Срам опустил глаза в землю и поскреб подбородок.
- Я так себе мыслю, что это один из тех молодцов, насчет которых Губа-не-Дура просил не забыть предупредить вас, господин Фрито.
Фрито вопросительно уставился на него.
- Ну, эта, - сказал Срам, дернув себя за вихор и в виде извинения лизнув ступню Фрито, - теперь-то я, вроде, припомнил разговор со старым Губаном - как раз перед нашим уходом. Не забудь, говорил он, сказать господину Фрито, что его тут спрашивал какой-то вонючий чужак с красными гляделками. А я, значит, спрашиваю: Чужак? а он говорит: Ага, - говорит, я-то ему ни бе, ни ме, так он озлился да как зашипит на меня, да ну усища черные теребить. "Проклятье, - говорит эта непотребная тварь, - опять упустил!" А потом погрозил мне дубинкой, влез на свою свинью, и она у него опрометью поскакала вон из Засучек, а он еще что-то такое орал навроде "Наддай, Чумазая!" А я и говорю Губану: Очень странно! Зря я вам, конешное дело, раньше про это не рассказал, господин Фрито.
- Ну ладно, - сказал Фрито, - чего теперь горевать, на это и времени нету. Я не уверен, конечно, но не удивлюсь, если между тем чужаком и этим мерзким следопытом существует какая-то связь.
Сведя брови, Фрито задумался, но, как обычно, ничего не надумал.
- Во всяком случае, - сказал он, - идти в Гниль по
Тракту нам больше нельзя. Придется срезать через Злющую Пущу.
- Злющую Пущу? - хором взвыли мешки.
- Но господин Фрито, - сказал Срам, - там, бают, эта... привидения водятся!
- Может и водятся, - тихо ответил Фрито, - а только остаться здесь, это все равно что разлечься на блюдечке с голубой каемочкой.
С помощью нескольких крепких пинков Фрито и Срам торопливо вытряхнули двойняшек из мешков, и вся компания подкрепилась раскиданными вокруг огрызками телячьих отбивных, дивясь пикантному вкусу, сообщенному телятине нежданной приправой из уже облепивших объедки древесных клопов. Затем путешественники тронулись в путь, причем близнецы тонюсенько стрекотали в небезосновательной надежде сойти по ночному времени за мигрирующих тараканов. Они шагали на запад, лихорадочно цепляясь за любую возможность треснуться мордой об землю, спеша, чтобы достичь безопасной лесной сени еще до восхода солнца. Фрито подсчитал, что за два дня они прошли две лиги, совсем неплохо для хобботов, а все-таки маловато. Чтобы назавтра достичь Гниля, придется пересечь лес за один переход. Шли молча, только тихо поскуливал Пепси. "Опять этот дурень нос расквасил, - думал Фрито, - да и Мопси что ни шаг, то валится". Но долгая ночь кончалась, на востоке светлело, и ровный путь сменился буграми, наростами и прыщами рыхлой и ноздреватой земли, отдающей цветом как бы в телячьи мозги. Пока путники ковыляли по ней, прорость уступила место молодым деревцам, а там и взрослым - огромным, недовольного вида деревьям, иссеченным и скрюченным ветром, дурной погодой и артритом. Скоро лес поглотил путников, отрезав от дневного света, и новая ночь накрыла их, словно смрадное полотенце общей душевой. Многие годы назад здесь стоял приятный, радостный лес, в котором весело шумели опрятно причесанные ивы-шелюги, щеголеватые ели и грациозные сосны, резвились зудливые бородавочки и малость тронутые бурундуки. Теперь же деревья состарились, пошли пятнами чихотного мха и ножной плесени, и Чистые Рощи обратились в Злющую Пущу, полную старческих причуд.
- К утру надо бы добраться до Гниля, - сказал Фрито, когда путешественники остановились, чтобы заправиться картофельным салатом. Остановились ненадолго, ибо озлобленный шелест, поднявшийся в деревьях над их головами, подсказал им, что мешкать не стоит. Они торопливо продолжили путь, старательно обходя встречающиеся там и сям заградительные насыпи из помета, наваленные незримыми снизу, но явно раздраженными чем-то обитателями смыкающихся над головами древесных ветвей.
После нескольких часов блуждания среди навозных куч хобботы без сил рухнули на землю. Фрито, давно утратившему ориентацию, казалось, что он никогда еще не видел такой земли.
- Нам бы давным-давно полагалось выйти из этого леса, - обеспокоенно сказал он. - Похоже, мы заблудились.
Срам, некоторое время подавленно созерцавший острые, словно бритва, когти у себя на ступнях, вдруг просветлел.
- Может, оно и так, господин Фрито, - сказал он, - да только особо тревожиться нечего. Тут кто-то уже проходил пару часов назад, вон их стоянка, видите? И картофельный салат они жрали, навроде нас!
Фрито внимательно изучил красноречивые свидетельства. Действительно, несколько часов назад здесь кто-то был, и этот кто-то подкреплял силы на хобботочий манер.
- Быть может, двигаясь по их следу, мы сумеем выбраться отсюда.
И путешественники, несмотря на одолевавшую их усталость, потащились дальше.
Они шли и шли, тщетно выкликая неведомых тварей, совсем недавно прошедших здесь, судя по встречавшимся на каждом шагу следам: огрызкам телячьих отбивных, потрепанным хобботовским романам, одной из столовых ложек Килько ("Какое совпадение", - подумал Фрито). Однако, никаких хобботов так и не увидели. Впрочем, кое-какие иные существа путникам попадались. Однажды дорогу им перебежал кролик с дешевенькими карманными часами в передних лапах, удирающий от какой-то полоумной девчонки, потом повстречалась девчонка помельше, которую лупили по мордасам три разъяренных медведя ("Лучше не встревать", - мудро решил Фрито), видели они также засиженное мухами, брошенное пряничное бунгало с табличкой "Сдается" на марципановой двери.
В конце концов, еле ползущая от усталости четверка махнула рукой на следы. Вечерний сумрак уже сгущался в угрюмом лесу, и брести дальше, не отоспавшись, у них больше не было сил. Словно одурманенные неведомым зельем, маленькие мохнатые бедолаги один за другим свернулись в ворсистые комочки и забылись сном под хранительной сенью огромного, трепещущего дерева. Срам поначалу и не понял, что уже проснулся. Он почувствовал, как что-то мягкое и упругое стягивает с него одежду, но решил, будто ему все еще снятся низменные наслаждения, которым он совсем недавно предавался в Шныре. В конце концов, явственно различив некие чмокающие звуки и треск раздираемых одежд, Срам открыл глаза и обнаружил, что лежит совершенно голый, а конечности его и голову обвивают мясистые корни дерева. Взвыв так, что у него самого уши чуть не полопались, Срам разбудил товарищей, как и он, связанных по рукам и ногам и догола раздетых содрогающимся в корчах деревом, испускавшим к тому же отчетливое воркование. Удивительное растение явно напевало себе под нос, при этом все крепче стискивая своих пленников. Хобботы с омерзением смотрели, как губастые оранжевые цветы, мурлыкая, склоняются к остаткам салата и окунаются в них. Какие-то вздутые, будто луковицы, стручки потянулись к хобботам и с отврательным чмоканьем и чавканьем присосались к их беззащитным телам. Бедняги поняли, что их, стиснутых в гнусных объятиях дерева, вот-вот зацелуют до смерти! Собрав последние силы, они завопили, взывая о помощи.
- Помогите, помогите! - взывали они.
Но никто не ответил. Пухлые оранжевые соцветья раскачивались над их беспомощными телами, извиваясь и постанывая от страсти. Один обрюзглый цветочек безжалостно приник к животу Срама и зашелся в сосущих корчах; Срам чувствовал, как его плоть втягивается в середину цветка. Затем на глазах у охваченного ужасом хоббота лепестки, издав звучное "чпок!", отпрянули, оставив на животе темный, злокачественный рубец, - след отвратного поцелуя. Срам, лишенный возможности спастись и спасти товарищей, леденея от страха, смотрел, как начавшие словно бы задыхаться лепестки изготовляются к последнему, губительному лобзанию.
Но в тот самый миг, когда красные тычинки уже опускались, чтобы свершить свое мерзкое дело, Сраму показалась, будто он слышит отзвук веселой песенки, доносящейся издалека, - да, сомнений не было, песенка звучала все громче! Дремотный и хриплый голос напевал слова, которые по понятиям Срама и словами-то не были:
Крыша вбок! Вверх дымок! Варим мескалино!
Что глядишь? Кроши гашиш! Где мой метилино?
К вам торчок, старичок Тимми Бензедрино!
Обезумевшие от страха путешественники, напряженно вслушивались в звучащую все громче мелодию, выводимую, казалось, пораженным свинкой существом:
Трах-бах, тьма в глазах! Синих птичек стая!
Пусть в размякшей голове все мозги растают!
Есть колеса, есть игла, травка и соломка.
С дурью жизнь - сплошной прикол, а без дури - ломка.
Старый Тимми Бензедрин - малый в лучшем виде.
С пегим хайром ниже плеч, в голубом прикиде!
Отведу я вас домой - вижу, вы в обломе
Вы закинетесь, а я постою на стреме!
Миру, Братству и Любви мы протянем руки.
Так валите же за мной, если вы не глюки!
Внезапно из густой листвы появилась живописная фигура, запеленутая в длинную мантию волос, напоминающих консистенцией изжеванный рахат-лукум. Фигура походила на человека, правда, не сильно. Ростом она была футов в шесть, но весила никак не больше тридцати пяти фунтов, даже с учетом облепившей ее грязи. Тело певуна, длинные руки которого свисали, доставая почти до земли, покрывали рисунки совершенно ошеломительных тонов - от шизоидно-красного до психопатически-лазурного. С шеи, не превосходившей толщиной трубочного черенка, свисала дюжина нитей с заговоренными бусинами, а промеж бусин болтался еще амулет с оттиснутой на нем эльфийской руной "Терминатор". Сквозь сальные клочья волос глядели на мир два огромных глаза, настолько вылезших из орбит и налившихся кровью, что они походили уже не на глаза, а на пару бейсбольных мячей, сделанных из чрезмерно постной грудинки.
