– Почему? – Дрейк ударил со всей силы кулаком по поручням. – Разве наши страны воюют? Хокинз вел себя сдержанно и с достоинством! Он ведь ничего не сделал испанским заложникам!
– Хотя имел полное право убить их в ту же минуту, когда испанские псы напали на нас, – добавил Эван.
Дрейк снова в волнении заходил по палубе.
– Мой помощник погиб. Я видел, как испанский солдат проткнул его шпагой насквозь.
Его голос задрожал.
– Что я должен сказать его жене? У них только что родился ребенок. А Орландо, Рибли и Коллинз – все те из моей команды, кому не удалось спастись. И, Господи, Эван, как я посмотрю в глаза матери Чарли Муна? Что я скажу семьям моих погибших друзей? Неужели мне придется сказать, что они погибли безоружными только потому, что мы по-глупому поверили слову испанца без совести и чести.
Эван прерывисто втянул в себя воздух.
– Мне нечего ответить, Фрэнсис. Мне следовало возмутиться, когда я увидел, что они мошенничают в картах, а я промолчал… – он проскрежетал зубами. – Хотя сейчас это не представляется существенным, но…
– Они нарушили клятву чести, – Дрейк вздохнул, – и испортили мне репутацию, превратив мое первое командование в несчастье.
Что-то в голосе Дрейка заставило Эвана повернуться и посмотреть на друга. Он увидел того же Фрэнсиса Дрейка, которого знал с тех пор, как три года назад вошел в Плимут с полным карманом монет, собранных с большим трудом, и далеко идущими мечтами и планами, мечтами целого города, мечтами, которые невидимым грузом лежали на его плечах. Его взору предстал невысокий мускулистый мужчина с темно-рыжими волосами и бородой, волевым лицом и проницательными глазами.
И все же что-то в нем изменилось. Исчезла грубоватая наивность искателя приключений, взгляд стал более жестким. У Эвана по спине пробежал холодок. Он понял: Дрейк не только разделяет его гнев против испанцев, но и собирается действовать, руководствуясь им.
Его ненависть была такой же несокрушимой, как и вера. Он никогда не простит испанцам совершенной ими подлости.
– Почему ты так смотришь на меня, Эван? – тон Дрейка был холоден.
– Я думаю, что дону Мартину придется пожалеть об этом дне. В твоем лице, Фрэнсис, он сам создал себе смертельного врага.
Дрейк коснулся груди там, где из-под камзола виднелась расстегнутая у ворота рубашка.
– В моем лице, Эван? Но я не убийца.
– Ты не будешь мстить за этот день?
– Я приехал сюда, чтобы учиться мореходному делу и торговать с этой огромной новой империей. Но теперь я со всем покончил. Возможно, наши государства и не воюют, но я воюю, Эван. С той самой секунды, как эти презренные негодяи напали на нас, я понял, что мое предназначение – разорение Испании.
– Не слишком ли сложное предприятие для одного человека?
– Одного? А разве ты не со мной, Эван?
– Ну, я этого не сказал.
Эван подумал о людях из своего города: рыбаках, фермерах, простых тружениках, пожертвовавших многим, чтобы он смог отправиться в путешествие, и теперь полностью зависевших от его успеха.
– Я с тобой, Фрэнсис. Вместе мы пошатнем устои их империи.
Перед Эваном возник мимолетный образ девушки на берегу, обезумевшей от горя и гнева и защищавшей уже мертвое тело своего отца. Испанцы, похоже, жертвуют даже своими людьми.
Но он заставил себя забыть о девушке и сказал:
– А потом, мой добрый хозяин, мы все-таки получим справедливое вознаграждение.
Эспаньола, ноябрь 1568 года.
В мрачном молчании Энни и Родриго, правя парой мулов, следовали из порта Санто-Доминго. За ними на навьюченных животных двигались четверо молчаливых слуг. Физические и духовные силы Энни были абсолютно истощены, она едва замечала холмы, покрытые роскошной зеленой растительностью, мерное жужжание насекомых и щебет птиц. Энни была уверена, что уже никогда не сможет улыбаться, наслаждаться красотой бирюзового моря и изумрудных островов, никогда не позволит своему сердцу оттаять и полюбить другого человека.
Отец погиб, и ее долг – сообщить об этом его родителям.
По спине у нее катился липкий, пот.
У бабушки Энни, донны Габриэлы, был только один ребенок – Филипп. Но донна Габриэла никогда не жалела об этом, ибо нашла утешение в преданной любви Уильяма Блайта – человека, отдавшего свое сердце ей и ее незаконнорожденному сыну.
Энни не видела их уже два года, но хранила в памяти образы седой темноглазой Габриэлы, любившей петь в сумерках, – голос ее, казалось, не менялся с годами и был удивительно приятным, – и преданного ей Уилла, владельца Гема-дель-Мар[8] – самой процветающей усадьбы на острове.
Впервые за эти страшные дни в ее сердце проникло чувство иное, нежели горечь утраты. Энни любила стариков, и они отвечали ей взаимностью. Вместе с ними предастся она печали, а затем снова научится чувствовать. С ними вернется она в прошлое в последний раз, и, может быть, тогда будет готова встретить будущее.
Энни оглянулась на Родриго, сгорбившегося на своем муле. Широкополая соломенная шляпа, из тех, что носят местные жители, скрывала его красивое лицо с резкими чертами. Он откинул голову, чтобы хлебнуть из фляги. Ей были видны только его скорбный рот да коротко остриженная борода, резко выделявшаяся на бледном фоне его лица. После битвы при Сан-Хуане Родриго топил свое горе в огненном роме и горьких воспоминаниях.
Энни почувствовала раздражение, но постаралась тут же подавить его. Родриго потерял лучшего друга, его соотечественники нарушили слово чести, а Энни потеряла самого дорогого человека. Они должны утешать друг друга.
Родриго заметил, что Энни смотрит на него, и сдвинул шляпу на затылок. Последствия его сильного пристрастия к алкоголю проявлялись довольно странно – он казался еще красивее. Для Энни Родриго всегда был героем из волшебной сказки – темноволосый, загорелый, черты лица чистые и правильные.
– Ты в порядке, мучача?[9] – спросил он.
– Я думала о бабушке и дедушке, Родриго. Господи, что я им скажу?
– Что, кроме правды, ты можешь сказать им? Скажи, что их сын погиб так же, как и жил – храбро. Они перенесут это. С тех пор как твоя мать умерла, а Филипп начал болеть, они готовы к его смерти. Много раз они прощались с ним, когда тропическая лихорадка укладывала его в постель.
– Но узнать, что он погиб так ужасно… так страдая.
– Он умер быстро и с честью, как герой, мучача, – жара, по всей видимости, раздражала его. – Пожертвовав жизнью ради другого. Можно умереть гораздо хуже.
– Да, – вырвалось у нее, – например, отравляя себя ромом.
Родриго бросил на девушку гневный взгляд, но тут же смягчился:
