– Я ни за что не выйду замуж, – сказала я. – Я останусь здесь и буду работать вместе с тобой, и я всегда, как и ты, буду заботиться о Широком Доле.
– Да, сейчас-то мы вместе с тобой о нем заботимся, – ласково сказал папа, – вот только потом, когда меня не станет, хозяином здесь будет Гарри, а я предпочел бы, чтобы ты стала хозяйкой своего собственного дома, а не жила здесь из милости, постоянно ссорясь с братом и его женой. И потом, Беатрис, это сейчас тебе нравится заниматься землей, хозяйством, а через несколько лет ты станешь девушкой и захочешь ездить на балы в красивых платьях. Кто же тогда станет присматривать за посевом озимых?
Я снова рассмеялась; я была исполнена детской уверенности, что хорошее никогда не кончается.
– Гарри тут ничего не знает, да и в хозяйстве он совсем не разбирается, – заявила я не допускающим возражений тоном. – Если у него спросить, что такое «шотгорн»[6], он решит, что речь идет о музыкальном инструменте. Да его здесь уже сто лет не было! Ну, по крайней мере, полгода! Он даже наших новых посадок не видел! Это ведь я придумала там деревья посадить, а ты взял и посадил! И, помнишь, тот человек, что их сажал, сказал, что я – настоящий маленький лесник, а ты еще пообещал сделать для меня кресло из этих деревьев, когда я стану старенькой леди! Гарри просто не может быть здесь хозяином! Его же здесь никогда не бывает!
Я все еще ничего не понимала. Я была еще совсем глупышкой. Хотя уже не раз видела, как старший сын в семье наследует ферму, а младший вынужден каждый день работать на чужих людей или вовсе уезжать из наших мест и где-то служить, чтобы собрать денег на свадьбу со своей терпеливой возлюбленной. Но я никогда не воспринимала этих людей как настоящих землевладельцев, сквайров, каковыми являлись мы.
Я и вообразить себе не могла, что тот закон, который отдает предпочтение старшему сыну, пренебрегая всеми остальными детьми, может когда-либо быть применен и ко мне. Я знала, конечно, что деревенские девчонки, мои ровесницы, работают порой наравне со взрослыми женщинами, чтобы заработать денег для семейного сундучка. Я видела, как сестры этих девчонок, всего на несколько лет их старше, высматривают себе в женихи старших сыновей в семье – всегда только старших! Но я никогда не думала, что это закоснелое, безумное правило – что старший сын в семье получает все – коснется и нас. Подобное, с моей точки зрения, было вполне характерно для жизни бедняков, как и ранняя смерть, как и плохое здоровье или голод зимой. Но нас все это совершенно не касалось.
Как ни странно, я никогда не думала о Гарри как о сыне и наследнике; точно так же я никогда не думала о маме как о хозяйке поместья Широкий Дол. Они были просто частными лицами, которых редко можно было увидеть за пределами нашего парка. Они были как бы второстепенными персонажами, декорацией на той сцене, где царили Хозяин и я. Так что слова отца меня не встревожили – они попросту пролетели мимо моих ушей.
Мне еще предстояло многому научиться, многое понять – ведь тогда я была еще слишком мала. Я никогда даже не слышала, например, такого слова, как «майорат», означавшего, что по закону крупное землевладение всегда переходит к следующему (или старшему) наследнику мужского пола – пусть даже это весьма дальний родственник и пусть в семье имеется еще десяток родных дочерей, обожающих родные места. С чисто детской способностью слышать и воспринимать только те вещи, которые были мне интересны, я внимала рассуждениям насчет следующего хозяина Широкого Дола как чему-то столь же непонятному и далекому, как музыка сфер.
И пока я старалась выбросить из головы все мысли о наследнике поместья, отец, натянув поводья, остановил коня возле колючей зеленой изгороди из терновника и шиповника, чтобы побеседовать с одним из наших арендаторов, который как раз эту изгородь подстригал.
– Доброе утро, Джайлс, – поздоровалась с ним и я, кивнув ему головой, но осталась сидеть в седле – точная копия доброжелательной снисходительности моего отца.
– Доброе утро, мистрис. – Джайлс почтительно приподнял шапку скрюченной артритом рукой. Он был на несколько лет моложе моего отца, но плечи его уже согнулись под бременем нищеты. Многие годы он занимался расчисткой заболоченных канав, работал на раскисшей, пропитанной влагой земле в полях, немало времени проводил в лесу на замерзших тропах, и от этого его кости теперь поразил мучительный артрит, от которого, похоже, ничуть не помогало то невероятное количество грязноватой фланели, которой он обмотал свои тощие ноги. Его коричневая рука, точно насквозь пропитанная землей (нашей землей!), была узловатой, как ствол падуба.
– А она уже настоящая юная леди, – сказал Джайлс моему отцу. – Грустно думать, что в один прекрасный день ей все-таки придется нас покинуть.
Я так и уставилась на этого старика, а отец кончиком хлыста смахнул с изгороди какую-то ветку и медленно промолвил:
– О да… Впрочем, землей должны заниматься мужчины, а юные девушки замуж должны выходить. – Он помолчал и прибавил: – Ничего, молодой хозяин скоро домой вернется, вот только со своими книгами покончит. У него впереди еще много времени, успеет здесь всему научиться. Девочке, конечно, неплохо живется среди этих полей и холмов, да и мать ей соответствующие уроки дает. Вот только времена сейчас настали плохие, и следующему хозяину Широкого Дола непременно нужно хорошо во всем разбираться и знать, как в этом новом мире следует жить.
Я притихла и внимательно слушала. Даже моя лошадка, даже огромные тяжеловозы замерли, словно тоже прислушивались к тому, как мой отец своими тихими смертоносными словами рвет в клочки надежный и безопасный мир моего детства.
– Да, – говорил он, – Беатрис – хорошая девочка и в земле понимает не хуже иного управляющего, хоть и совсем еще малышка. И все-таки она когда-нибудь выйдет замуж за какого-нибудь приличного человека и уедет отсюда в чужие края, а мое место займет молодой Гарри. Надеюсь, и учеба эта ему тогда очень даже пригодится.
Джайлс кивнул, и оба помолчали. Это было такое долгое, полное тайного смысла, деревенское молчание, прерываемое лишь весенним пением птиц. Да и некуда им было спешить этим бесконечным, словно безвременным, полуднем, так неожиданно отметившим конец моего детства. Казалось, мой отец уже сказал все, что должен был сказать, и больше ему нечего было к этому прибавить. А Джайлс словно и вовсе ни о чем не думал, а потому ничего и не говорил, а просто смотрел в пространство. Ну, а я молчала, потому что не умела словами выразить ту боль, что терзала мою душу. Всего на несколько мгновений передвинули свои стрелки жестокие часы судьбы, но все мои представления о мире взрослых уже разлетелись вдребезги. Итак, землю всегда забирает себе драгоценный старший сын семейства, а остальные, особенно девочки, могут отправляться куда угодно. Хорошо еще, если отыщется мужчина, который возьмет за себя такую девушку. Значит, и моя жизнь в Широком Доле – это отнюдь не исключительная привилегия. Значит, отъезд Гарри – это вовсе не ссылка, а меня оставили дома просто потому, что я, девочка, не стою того, чтобы тратить деньги на мое образование!
