восставшего со смертного одра узрел седовласый Виктор Иванович.
Бледный Бараховский, с подарком баб Даши — пуховой подушкой под спиной, полулежал на топчане у куста калины и руководил замерами, а Митя, Колмаков и Плотников скакали козлами по лесам. Выделенные колхозным председателем помощники из местных разошлись по домам, так как деньги у экспедиции на оплату их трудов закончились.
Бывший покойный оказался удивительным живчиком. Морщась от боли, он все время порывался встать и что-то показать младшим товарищам «сам» и «как надо». Его тонкие крепкие пальцы порхали в воздухе, без дирижерской палочки настраивая малый оркестр реставраторов. Треснувшее у края пенсне сверкало на солнце, усиливая искру, исходившую от неугомонного Митрича.
Связующим звеном между топчаном и лесами выступала Лида: подай, принеси, запиши результаты, «пойди скажи им», «покричи, чтоб левее забирали», «как слезет, дай вон той бестолочи подзатыльник, а то я не дотянусь» и прочее — прочее. А еще за ней были наброски — вид с севера, вид с востока на алтарную апсиду, южная стена, чертеж восьмерика колокольни с масштабом, зарисовка кружевных наличников и врат. Может, фотоаппарат и был, Лида его не видела и старательно выполняла каждое задание. Листы в альбоме стремительно заканчивались, а впереди еще были наброски внутреннего убранства, ярусов алтаря и деревянных скульптур Николая Угодника и Параскевы Пятницы. Раньше эту работу выполнял Виктор Иванович, но убедившись, что у молодой художницы неплохо получается, он со спокойной совестью уехал с Макарычем на станцию прикупить еще еды на увеличившуюся братию и узнать про билеты до Вологды. По завершении обмеров, следовало ехать на родину кружева, а там на перекладных или пешком, это уж как получится, еще к двум объектам.
Какими же смешными теперь казались страхи Лиды, что ей не найдется работа, работы было хоть отбавляй, так, что к вечеру ноги уже плохо передвигались, а поясницу ломило. К пестрому ситцевому подарку Лида приспособилась через пару дней, лихо заправляя за пояс край длинного подола, собственная юбчонка лежала на дне мешка, потому что бдительная баб Даша все время крутилась возле отряда, а обижать старушку Лиде не хотелось.
Ушлая Зина сама себя определила при кухне и расставаться с походным котелком, чтобы подменить напарницу, не собиралась. Готовила она без фантазий, но по-деревенски основательно и вполне сносно, мужички ели и нахваливали, а что еще нужно?
Среди харчевавшихся Зина, к досаде Плотникова, явно стала выделять Колмакова — подкладывала ему лучшие куски, лично наливала до краев его гнутую жестяную миску, только его просила нарубить дров, хотя и сама могла махать топором с лихостью лесоруба, а еще как бы невзначай подсаживалась ближе у вечернего костра на мини-планерке, прикуривала от его папиросы и пела бархатным низким голосом «Мой костер в тумане светит», призывно стреляя глазами. Смешно! Лида была возмущена — ну где же девичья гордость, разве так можно стелиться перед мужчиной? Сам Николай со всеми держался просто, приветливо, с Зиной немного флиртовал и подшучивал, но не более… или более, и наваристые щи все же постепенно пробивали стежку.
Что делали все по ночам Лида не знала, потому что баба Даша выдвинула условие: «Вы мне жиличку, а я вам молоко парное, а то мне вечерами и поговорить не с кем». Где-то на подсознании крутились дурацкие детские страхи, а вдруг отряд возьмет, да и оставит ее «в дочерях» у местной бабушки. Было и смешно от этого и немного грустно. Лида согласилась ночевать в большой деревенской избе, туда же баб Даша приглашала и «калечного» Бараховского, но тот отказался, предпочитая топчан в палатке.
Добрая бабушка для гостьи извлекла из сундука новенькую перину и шерстяное одеяло, все, что копила единственной дочери в приданое. Дочери не было уже сорок лет, а вот, поди ж ты, все же пригодилось. Но долго на перинах молодой специалистке разлеживаться было некогда, Лида приходила поздно, после вечерней планерки, а уходила чуть свет. Вечером ее провожал Митя, утром она добегала сама. Так что проследить — сладилось ли дело у Колмакова с Зиной не было возможности.
Впрочем, Лиду это не должно было волновать. Какое ей дело, откликнулся он на томный призыв или нет? Что у Лиды своих дел нет, чтобы думать о чужих амурах? А еще эта его раздражающая привычка молча разглядывать — уставится в упор и ничего не говорит. Ну, хочется тебе отвесить шутку про новый цветастый наряд, ну пошути, чего уж там. Плотников вон уж приклеил кличку «милая пастушка», зачем же отставать.
На четвертый день Бараховский сам забрался на леса.
— Петр Дмитриевич, куда же вы⁈ — ахнула Лида. — Митя, да остановите же вы его!
— Все со мной в порядке, — проворчал упрямец, — залежался уже, хватит.
— Митя, ну что же вы стоите? — дернула Лида брата за рукав. — Его надо остановить.
— Да кто ж его остановит, это бесполезно, — вздохнул Митя и тоже, поправив на плече мерную бечевку, полез вверх.
— Чокнутые, — буркнула Лида, но тихонечко, чтобы не услышали.
— Лидия, начинайте зарисовки внутреннего убранства, — крикнул сверху Бараховский.
— Ой, да делайте вы, что хотите, — буркнула она, — если что, обмывать вас больше не стану.
— Что⁈ — долетело сверху.
— Иду.
— А если я упаду, меня, Лидочка, будете? — все же расслышал стоявший рядом Плотников, придвигаясь ближе.
— Яша, не приставай к девушке, дуй помогать, — подтолкнул к лесам Плотникова Колмаков.
— Тебе значит сразу две музы — не жирно будет? — лениво пошел к лесам Плотников. — Саныч, Колька твою сестру ангажирует. Набей ему морду.
— Непременно, — беззлобно отозвался Митя.
— Пошла я рисовать, — поймав на себе ироничную улыбку Колмакова, покраснела Лида и, чтобы не заметили, быстро зашагала ко входу в церковь.
Ее снова ждала печальная улыбка Николая Угодника.
Вечером, пока сумерки не заволокли окрестности, на лавочке у крутого речного берега Лида показывала Бараховскому свои работы. Петр Дмитриевич, прищуривая близорукие глаза, то приближал, то удалял рисунки, глядя на них сквозь пенсне.
— Твердая рука. Неплохо, очень даже хорошо.
Момент был самый подходящий, и Лида решилась:
— Игорь Эммануилович обещал мне осенью Юрьев, вы же меня возьмете? — робко попросила она.
— Хотите взглянуть на каменную резьбу Георгиевского собора? — сразу угадал Бараховский.
— Хочу, очень хочется самой увидеть. Зарисовать. Там же неправильно каменные блоки соединили, еще в пятнадцатом веке ошибок наделали, когда восстанавливали. Я вот, знаете, хотела бы попробовать угадать, как раньше все было, еще при Святославе?
— Угадать? — улыбнулся Бараховский.
— Ну, не угадать, вычислить, логика же должна какая-то быть. Это ведь
