– Все равно ты не доктор, – вскипел Орвилль, – и стало быть, я тебе ни черта не должен!
– А ну, Шоу, попридержи язык, – не выдержав, вмешался Джон. – И изволь говорить с моей дочкой как положено, а не то отведаешь кнута!
Орвилль сплюнул табачную жвачку, грязным пятном растекшуюся по стенке фургона. В его голосе послышалась угроза.
– А я не люблю, когда по моей земле разгуливают проклятые негритянские прихвостни, понял? Ты не принадлежишь к нашему племени, Джон Райт, и здесь нечего делать ни тебе, ни твоему отродью! А теперь вали отсюда!
– Папа, поехали. – Китти осторожно коснулась руки отца, судорожно сжимавшей рукоятку кнута. – Пожалуйста, не связывайся с ним!
Джон молча дернул вожжи, и мул тронулся с места. Вслед им сыпались проклятия разбушевавшегося Шоу.
Долгое время они ехали не разговаривая, каждый погруженный в свои мысли, и наконец Китти спросила:
– Все хуже и хуже, верно?
– Что?
– Люди начинают беситься, стоит тебе открыть рот.
– Молчание могут счесть за согласие. А я не желаю, чтобы кто-то принимал меня за поборника рабства и войны.
– Ты действительно уверен, что войны не избежать?
– Если на вчерашних выборах в президенты победил Линкольн, то боюсь, что так, – мрачно кивнул Джон. – Ну о результатах выборов мы узнаем в Голдсборо.
– И по-твоему, Юг поднимается на войну, потому что Линкольн намерен дать рабам свободу? – Она по-прежнему не очень-то верила, что бесконечные разговоры о войне имеют под собой почву, хотя, конечно, проблема рабства требовала разрешения.
– Рабство не единственная причина, – откликнулся отец. – Просто Север и Юг слишком разные и по-разному смотрят на многие проблемы. Так получилось, что рабство стало основным пунктом их разногласий. Если уж тебе предстоит провести время в обществе Уэлдона Эдвардса, – продолжал Джон, – то стоит быть в курсе событий, о которых сейчас только и говорят. Принятие закона «О беглых рабах» взбаламутило весь Юг, ведь теперь негры могут рассчитывать на помощь с Севера, а Юг ничего не в состоянии с этим поделать. Да еще эту дамочку по фамилии Стоу угораздило накропать «Домик дяди Тома»…
– «Хижина», – поправила Китти. Она читала книгу и тоже негодовала: нельзя, нечестно стричь всех южан под одну гребенку.
– Она подлила масла в огонь и тем, кто ненавидит рабство, и тем, кто его оправдывает. – Джон грустно покачал головой и закончил: – Да, судя по всему, мы идем прямиком к войне, и остается лишь уповать на Господа – только ему под силу вразумить и Юг, и Север, заставить отказаться от войны, которая принесет горе и смерть и тем, и Другим, и найти мирный способ разрешить проблему.
– Наверное, наши соседи боятся, что ты не станешь воевать вместе с ними, потому что никогда им не сочувствовал, – со вздохом заметила Китти.
И снова ее мысли обратились к Натану. Если начнется воина, юноша наверняка примет в ней участие. Что тогда будет с тем трепетным чувством, которое едва успело зародиться между ними? Китти не сомневалась: Натан испытывает к ней те же чувства, что и она к нему. Интересно, обеспокоен ли он возможностью скорой разлуки теперь, когда все идет так чудесно? Может быть, это очередные мужские амбиции и никакой войны не случится…
Внезапно она поняла, что Джон так и не ответил на ее вопрос, примет ли он участие в войне вместе с соседями.
– Папа, но ведь ты станешь драться на стороне Юга, верно? То есть я хочу сказать, что на Юге находятся наш дом, наша земля… нам есть что защищать… Ты не должен воевать вместе с северянами… – Для девушки даже помыслить о таком было невозможно.
Все так же глядя вдаль, Джон похлопал дочку по руке:
– Я вообще намерен держаться в стороне от военных действий, девочка моя. Но кто может с уверенностью сказать, что будет с ним, если начнется война? Придет время, я постараюсь заглянуть к себе в душу и поискать ответ там.
Война! Да что они все помешались на этой войне! Весь последний год Китти только и думала о том, как бы выскользнуть из-под материнского надзора и присоединиться к доку Масгрейву, ведь ей так нравилось помогать выхаживать больных. Карьера медика в то время для женщины была делом немыслимым, и мучившая девушку проблема отчасти заслонила то, чем болело все общество. Но сейчас Китти почувствовала растерянность. Еще не прошло и суток с той минуты, когда Натану Коллинзу удалось разбудить доселе дремавшие в ней чувства. Теперь Китти жила ожиданием счастья, которое в любой момент могло быть омрачено надвигавшейся войной. Сердце Китти сжалось в мрачном предчувствии.
Погруженные каждый в свои мысли, отец с дочерью молча преодолели остаток пути до Голдсборо. Китти нравился город, в особенности его центр, где пересекались несколько железных дорог под крышей гигантского по тем временам железнодорожного вокзала, два крыла которого соединяли противоположные стороны главной улицы. И Китти втайне надеялась, что во время пребывания в городе им посчастливится увидеть, как из темного туннеля выползет чугунное чудовище, двигавшееся благодаря энергии сжигаемых в топке дров.
Джон остановил фургон напротив гостиницы Грисвольда и аккуратно привязал вожжи к коновязи. Девушка благоговейно разглядывала каменную громаду. Говорили, что в доме расположено целых семьдесят шесть комнат. Китти вспомнила, с какой ревностью вслушивалась в прошлом году в шепот Нэнси Уоррен, расписывавшей подружкам в церкви офицерский бал, который проходил именно здесь, в этой гостинице, где она присутствовала в обществе Натана.
Было около двух часов пополудни. Джон помог дочке выбраться из фургона и, сунув ей в руку деньги, сказал:
– Я буду ждать тебя здесь, пока ты управишься с покупками, а потом поужинаем в гостинице.
В той самой гостинице, где в бальном зале Нэнси кружилась в танце в объятиях Натана? Ну и что? Эта зазнайка была в его объятиях вчера. Зато завтра в его объятиях будет она, Китти.
И девушка поспешила наискосок через улицу к ближайшему магазину, твердо решив купить самое чудесное платье в городе.
Прошло немало времени, Китти успела перемерить с дюжину нарядов, но так и не смогла решить, на котором стоит остановиться. Вот, к примеру, это розовое, из органзы – в нем она слишком похожа на маленькую девочку. Или вот это, из зеленого шелка, с пышными рукавами и воротником «а-ля принцесса», но в нем она слишком взрослая, даже старая, как матрона. Наконец она примерила туалет из желтого муслина с широкими кружевными вставками у ворота и подола и опять недовольно воскликнула:
– Ох, до чего же я в нем молоденькая!
– То молоденькая… то старенькая… – раздраженно проворчала продавщица, выразительно похлопав себя по голове деревянным метром. – Юная леди, вы сами-то знаете, чего хотите? Может быть, я смогу дать вам совет? Прежде всего: куда вы собираетесь пойти в этом платье? Ведь неспроста же вы его покупаете?
