— Да, причем ночным маршем. Мой муж и твой сеньор очень нуждается в нас. Наша дружина сильная, так просто нас не возьмешь. Не надо малодушничать. Может, мне надеть доспехи и защитить тебя? Не стыдно, что обычная женщина уговаривает тебя исполнить свой долг? Фи, какой же ты мужчина!
— Как прикажете, мадам. Ваш приказ — для меня закон, — заторопился исполнять распоряжение бывалый воин, пока госпожа совсем не распалилась. Когда Элизабет повернулась к нему спиной, торопясь повидаться с отцом, он покачал головой и пробормотал: — Ну и «обычная женщина»! Упаси Боже оказаться на противной стороне, если она поведет войско! Ее отец — просто молочница в сравнении со своей «обычной дочкой». — Он направился поднимать людей и готовить их в дальний путь, ворча про себя по дороге: — Дьявол, а не женщина, и хуже ее только ее собственный муж, который под видом обычных дел вытворяет такое, что и представить себе невозможно.
С Честером ей объясниться было значительно труднее, чем с вассалом, а письмо Роджера она не решилась показать ему, боясь, что он сочтет его сумасшедшим. Отец, конечно, ничего не знал о ее присяге вассала, и получение такого вызова для него никакого смысла не имело. Но и он в конце концов уступил, потому что ничего поделать с ней не мог: не запирать же ее под замок! Она была самостоятельной хозяйкой и предводительницей своей дружины. В ответ на все возражения отца она твердила одно: «Я люблю тебя и не хотела бы расставаться с руганью».
— Папа, милый, я должна отправиться к Роджеру, раз он просит, сам понимаешь, что я должна. Тем более что здесь я вам уже не нужна. Вассалы Линкольна откликнулись на его призыв, а у тебя людей и денег достаточно…
— Элизабет, я не держу тебя. Конечно, ты должна отправиться к мужу. Но на ночь глядя! Что там у него стряслось?
— Сама не знаю. Это даже не похоже на него, чтобы так вызывать. Мои люди уже отслужили свой срок, и он хотел, чтобы я вернулась отсюда в Херефорд. Но в его письме сказано, чтобы я торопилась, а курьер на словах передал его устное распоряжение, чтобы я выехала как можно скорее. Мне нельзя задерживаться ни на час.
— Если все так серьезно, может быть, мне поехать с тобой?
— Он бы так и сказал, если бы счел это необходимым. А тебе спасибо на добром слове, папа. И будь наготове день-другой. Если что случится по дороге непредвиденное, я дам тебе знать.
— Хорошо, Элизабет. — Честер обнял дочь и нежно поцеловал ее. — Ты всегда идешь собственной дорогой. Что бы ни случилось, я тебя не оставлю, родная. Обязательно сообщи мне, как твои дела.
Стало смеркаться, и решительность Элизабет оставила ее. Как тогда, в марте, когда она была захвачена, шел мелкий дождь и быстро темнело. Ее вассал, как и тогда Алан, не раз спрашивал, не остановиться ли им, и она снова, считая возвращение опаснее, чем продвижение, подгоняла его хлесткими выражениями. Но сходство это было чисто внешним, и Элизабет успокаивала себя. Теперь ее эскорт представлял собой внушительную силу, способную отразить нападение армии, а путешествие имело совершенно иную цель. Исход этого события тоже был совершенно иным: несмотря на обеспокоенность вассалов, под вечер третьего дня они уже были вблизи высоких каменных стен Глостера. Элизабет внимательно и пристально осмотрелась, вздохнула с облегчением и скомандовала идти к городу. Осады, к счастью, не было. Когда слезала с коня, она еле держалась на ногах, но полностью владела собой и была готова к любым действиям и решениям. Не была готова только к бешенству, в какое привело мужа ее появление.
— Чего ты к чертовой матери тут делаешь?! Ты что, совсем рехнулась и ничего уже не соображаешь?! — орал он, не давая ей выговорить слова. — Боже мой, Боже мой, угораздило меня жениться на этой бабе!! Неужели ничто на свете не может остановить тебя, чтобы не погубить нас обоих??!
— Вот Господь слышит, Роджер, да заткнись ты наконец! — ее пронзительный высокий голос заглушил вопли мужа. — Остановить меня!! — Она рванула поясной кошелек, выхватила из него злосчастный кусок пергамента и швырнула ему в лицо. — Вот же, вот, твой собственный приказ пригнал меня сюда! Да я двух шагов больше не сделаю к тебе по доброй воле!
Как ни устала и ни расстроена была Элизабет, ее не могло не позабавить комичное выражение досады на лице мужа, читавшего собственный вызов вассалу. Но он тут же снова стал сердитым.
— Но это же чушь, Элизабет, сама должна понимать! Надо быть идиоткой, видимо, так оно и есть, чтобы не понять, что это не для тебя.
— Я так и подумала, милорд, — отвечала она ему с нарочитой вежливостью, и он тут же сообразил, чем это может для него обернуться. — Я переспросила курьера, не ошибка ли это. — Элизабет остановилась, золотистые ее глаза накалялись от ярости. — Он мне ответил, что грамоту получил из ваших собственных ручек и с подробным напутствием из ваших собственных милых уст передать мне строго следовать предписанию и сделать это как можно поспешнее. — Она говорила все быстрее и громче, пока не перешла на визг.
Если сначала пораженный Херефорд выглядел комично, то полное смятение сделало его вовсе смешным. Теперь он вспомнил, как он вручал свое послание, и думал, что пришлось пережить Элизабет, чтобы быстро до него добраться. Но ей было совсем не смешно; прежде чем он пришел в себя, она выскочила из зала и вызвала рассыльного вассала, через которого передавала свои распоряжения. Однако джентльмен, присутствовавший при вышеописанной сцене, зная характер своей госпожи, умышленно скрылся подальше. И найди она его в течение получаса, им пришлось бы тотчас снова отправиться в путь. Расчет состоял в том, чтобы не попадаться ей на глаза, пока муж не успокоит ее; они очень надеялись на это, проведя несколько дней и ночей в седле, выставляя оцепление на местах, пока кормили и поили лошадей.
Роджер изловил жену в каком-то переходе и, не сумев уговорить ее, притиснул к стенке. Не желая в своем возбуждении слушать его, она некоторое время сопротивлялась, но потом решила не ронять достоинства в бессмыленных усилиях. Но он и не пытался объясниться, а только хохотал как сумасшедший.
— Боже милостивый, — наконец смог он выговорить, глядя на нее полными слез глазами, — я так не смеялся со дня нашего расставания. И по-прежнему ты для меня лучше всех на свете.
— Я счастлива доставить тебе развлечение, если мне не удалось оказать тебе необходимое содействие, — проговорила она довольно холодно, при этом голос ее подозрительно дрогнул.
— Я смеюсь не над тобой, ты знаешь это, так что не надо притворяться, что ты не находишь это тоже смешным. Каким же ослом я выглядел, читая этот дурацкий вызов! Должно быть, я схватил не тот пергамент… Как это я так сплоховал! Но сейчас поздно толковать об этом. Дружочек мой дорогой, ты же полужива от усталости! Ведь трех дней не прошло, как я послал письмо.
