Мысль о том, что он может уехать, вывела меня из моего благодушного настроения.
– Будет так странно, – размышляла я вслух, – без Тристана, Бедивера, Пеллеаса и Гавейна, а теперь и без тебя и Паломида.
– Я думаю, и без Ланселота, – предположил Кевин.
Я удивленно повернулась и уставилась на него. Он внимательно смотрел на меня, я вспыхнула и торопливо отвернулась.
– Надеюсь, ты не думаешь, что я мог не заметить, что он влюблен в тебя? – спросил Кевин. А когда я не смогла найти слов, чтобы ответить, он ласково продолжил: – Мы с бретонцем провели вместе довольно много времени, обсуждая многие вещи. Он мучительно разрывается между любовью к тебе и любовью к Артуру, поэтому я посоветовал ему уехать от тебя и поискать истины у всемогущего Бога.
– Ты посоветовал что? – Мой голос взметнулся, и я повернулась к Кевину, в вихре нахлынувших на меня чувств, среди которых было больше всего гнева и недоверия. – Как ты смеешь вмешиваться в мою жизнь? Ты, который убежал от меня, когда, впереди у нас была целая жизнь, ты, который вынудил меня выйти замуж по политическим соображениям, не считаясь с тем, нравится ли мне это, или нет! Ты, который по-ханжески разглагольствовал о долге, имея такое же представление о том, что значит королевская ответственность, какое имеет об этом котенок Элейны! Какое право ты имел советовать Ланселоту бросить меня?
– Право человека, который знает, как тщетна любовь к женщине, которой суждено принадлежать другому, – бросил он, не отрывая от меня глаз. – Право человека, который понимает страдания своего брата. Ради бога, Гвен, не думаешь же ты, что Ланс может прийти к тебе и излить свою печаль, когда он видит, что целыми днями ты сидишь радом с Артуром, вечерами уходишь с ним в свои покои, поднимаешься каждое утро вместе с ним посвежевшая и обновленная. Он не может сказать тебе, как он желает тебя, как ты ему нужна, как он боготворит тебя. И уж, конечно, он не может сказать это твоему мужу.
Он замолчал, а я опустила глаза, уже не смея возмущаться. Я никогда не думала о том, как Ланс должен относиться к таким вещам, и понимание того, что для него это может быть мучительно, заставило меня взять себя в руки.
– Я… я этого не понимала, – прошептала я.
– Я так и думал. – Кевин тяжело вздохнул. – Я не уверен, что он будет искать утешения в религии, хотя посоветовал подумать об этом. Он человек, которому нужно во что-то верить… У Артура есть Британия, у тебя есть Артур, но Лансу нужно верить во что-то свое. Ты, несомненно, не можешь отказать ему в этом. Не можешь, если любишь его… а ведь ты его любишь, правда?
Я медленно подняла глаза, вспоминая, как близки были мы с Кевином в детстве, и вдруг выпалила ему все, что было с Лансом.
– Но я не думала, что в этом есть какое-то противоречие, – закончила я. – Я просто люблю их обоих, но по-разному… в конце концов, они такие непохожие.
– Я думаю, что не имеет смысла советовать тебе забыть о своей любви к нему? – спросил Кевин, словно не слыша моих последних слов.
– Нет, не имеет, – вспыхнула я. – Поскольку мы благоразумны и не обижаем Артура, нет причин, почему нам нужно отказываться от наших чувств.
– Ты прекрасно знаешь, Гвен… что такие рассуждения напоминают Изольду.
Его тон был решителен и непреклонен, и я сердито смотрела на него, жалея, что посвятила его в свои секреты. В конце концов, он ничего не понял.
Но вместо Кевина я увидела Ланса. Он молча сидел на своей лошади, чопорная, пристойная, христианизированная тень человека, которого я любила. Искры веселья, нежное, радостное сопереживание, к которым я так привыкла, исчезли, их сменила праведная непреклонность, такая же удушающая, как святость в пещере отшельника.
Мне было больно видеть свободолюбивого кельта, из которого высосали жизнь, и я в слепой ярости повернула лошадь. Припав к шее Быстроногой, я крикнула ей в ухо и хлестнула ее поводьями. Она прыгнула, как годовалый жеребенок, вытянув шею и раздувая ноздри, а я цеплялась за нее, как будто спасала свою жизнь, пока она несла меня через лесную чащобу.
Таким манером я влетела в Кадбери, пытаясь забыть печальную, сухую и никчемную шелуху своего видения. Но Игрейна была права – никто не мог обмануть богов.
Ни на той неделе, ни на следующей Ланс ничего не говорил об отъезде, но к началу мая его беспокойство стало явным. Поднимая глаза, я ловила на себе его взгляд, и иногда ни один из нас не мог отвести глаз. Во мне нарастало напряженное желание, и бывали времена, когда я яростно занималась любовью с Артуром, хотя страстно желала Ланса. Правда, Артур, казалось, по обыкновению, не замечал ни моей страсти, ни моего отчаяния.
Но если Артур был слеп, то от взгляда Элейны из Карбонека ничего не укрылось. С тех пор как мы сделали ее участницей наших прогулок в Саду Радостей, она присвоила себе право присоединяться к нам, куда бы мы ни ехали, и наблюдала не столько за Лансом, сколько за мной. Это особенно раздражало, потому что я хотела поговорить с бретонцем наедине, но не осмеливалась отослать ее, чтобы не привлекать к себе внимания.
– Ланселот, клянусь, ты меня не слушаешь, – сказала Элейна, когда мы возвращались, осмотрев стада.
– Прошу прощения, – пробормотал он, поворачиваясь к развязной рыжеволосой девчонке. – Что ты сказала?
– Я говорила о Тигриных Зубках. Ее нет уже три дня, и я беспокоюсь. Ты поможешь поискать ее, когда мы вернемся домой?
– Сегодня днем не могу, – ответил он. – Я учу Белоручку упражняться с мечом. Может быть, вечером, если котенок не найдется. Мальчишка с кухни – способный ученик, – заметил он, снова поворачиваясь ко мне. – Он рожден, чтобы владеть мечом, и заниматься с ним приятно. Кем бы ни был его отец, он может гордиться мальчишкой.
– О, я совсем ослабла, – застонала девушка из Карбонека, смежив веки и покачнувшись в седле. – Как бы не упасть.
Ланс занялся ею, и я раздраженно отвернулась. Он слез с лошади, помог ей спешиться, и она обмякла в его руках. Он подождал минуту, прилаживаясь к ее весу, будто хотел перекинуть девушку через плечо, подобно мешку с зерном, а потом озорно улыбнулся мне.
– Наверное, она может поехать впереди тебя? – спросил он и, когда я ухмыльнулась, собрался перебросить ее через холку Быстроногой.
Тут же оправившись, Элейна запротестовала, якобы не желая причинять мне неудобства, но мы с Лансом настаивали на том, что одной ей ехать опасно, и кто-то должен поддерживать ее, если она, в самом деле, потеряет сознание.
Итак, мы въехали в Кадбери, и ее обнимала я, а не он. Передо мной она сидела прямо, но, когда Ланс помог ей спешиться, захныкала, что идти не может, и ему пришлось нести ее в дом. Когда я увидела, как крепко он держит в руках юную красавицу, меня уколола ревность, и я отвернулась, пытаясь сморгнуть неожиданно подступившие слезы.
