– Ты не понимаешь, – закричал высокий рыцарь, врываясь в круг и словно угрожая всем присутствующим. – Она моя… навсегда. Моя жизнь и моя смерть. Мы предназначены друг для друга, и никто: ни священник, ни корнуэльский король, ни араб не могут встать между нами. – Он грохнул кулаком по столу, от чего на пол посыпались тарелки и кубки, потом резко повернулся и смерчем бросился на Паломида.
Зал ахнул, потому что Трис был лучшим борцом королевства. Араб пригнулся, – приготовившись защищаться, и, когда Тристан прыгнул на него, невысокий рыцарь отскочил в сторону.
Паломид дрался лишь для того, чтобы сдерживать Тристана, не нанося ему вреда, но все равно к концу драки они все были в синяках. Несмотря на то, что Тристан был пьян, он оказался победителем, он прижал араба к полу, победно закричал и потерял сознание.
Ланс и Динадан понесли его на койку, а остальные окружили Паломида, хваля его за благородство и ворча по поводу буйного поведения корнуэльца.
На следующий день Артур приказал Бедиверу отвезти Тристана в Бретань, где ему предстояло служить посланником верховного короля при дворе короля Бана.
– Не сомневаюсь, что Трис найдет себе место у кого-нибудь из местных принцев, – сказал Артур и добавил: – Если повезет, он начнет новую жизнь.
После этого события мы погрузились в зимнюю жизнь, великолепную в своих узорах золотого и белого цветов, полную морозными днями любви, смеха и тяжелой работы. Мы ездим верхом с Лансом, смеемся, играем и наслаждаемся полнотой жизни при свете свечей, мы танцуем с народом праздничными веселыми ночами… мы каждый день работаем с Артуром, уютно устраиваемся вдвоем под одеялом, когда звезды льдисто блестят в ночном небе над Сомерсетом. И каждое утро эти двое мужчин обходят крепость, проверяя часовых, обсуждая планы на день, решая, что нужно делать.
Часто я наблюдаю за ними, когда они, тяжело ступая, идут по двору нога в ногу по чистому белому снегу. Они разговаривают, сблизив головы и забыв обо всем на свете, берегут и обновляют нашу землю. Артур поправился, стал крепким и румяным, полным энергии, а худой смуглый Ланселот шел рядом с ним с гибким изяществом. Они заставляли меня сравнивать одного с добротной плотной овечьей шерстью, а другого – с блестящим мехом котика.
Я не могла представить, как можно не любить их обоих.
Мы прилагали усилия не только для строительства крепости, мы занимались и Делом.
Этой зимой мы нашли решение, как сделать дороги безопасными.
– Всем нужна соль, – начала я, когда однажды ветреным днем мы сидели за длинным столом, заваленным картами и табличками с записями. – Мест, где добывают ее, гораздо меньше по сравнению с глубинными селениями, которые в ней нуждаются. А перевозка так опасна…
Ланс оторвался от свитка с отчетом римского сборщика налогов.
– Империя облагала налогом соляные обозы и использовала эти деньги на расчистку дорог. Если бы только мы имели металлические деньги, мы бы сделали то же самое.
Я думала, каких трудов будет стоить организация монетного двора, когда заговорил Артур.
– Мы могли бы обещать, что соль будет доставляться в те города и тем военачальникам, которые в обмен на это будут поддерживать порядок на дорогах и расчищать их. Что вы думаете?
– Мне кажется, это превосходная мысль, – сделал вывод Ланс. – И все от этого выиграют – путешественники и торговцы, да и королевские гонцы.
Мы кинулись к карте, прослеживая на ней места, указанные в списке сборщика налогов, и обсуждая, кто из мелких королей захочет участвовать в этом, а кто нет. В конце концов, эта система заработала отлично и оказалась одной из самых удачных.
При первых признаках весны Фрида, наконец, решилась принять христианство и выйти за Грифлета, и они попросили Кевина провести эту церемонию. Удивив всех, на свадьбу приехали ее мать и сестры, что сделало праздник еще более радостным. Но было и огорчение, потому что ее отец отрекся от нее. Это глубоко потрясло их обоих, потому что Фрида была его любимой дочерью.
Паломид, как всегда, был обходителен, хотя печально замкнут. Позднее он признался Лансу, что, когда он желал новобрачным счастья, их радость делала еще более невыносимым его собственное одиночество.
– Похоже, он все еще страдает от своей безнадежной любви к Изольде, – заметил бретонец.
Когда землю под березами стали устилать цветы пролесков, а ночами страстно закуковала кукушка, араб стал еще беспокойнее. Поэтому я не особенно удивилась, когда он попросил позволения покинуть двор.
– В последнее время мы с ирландским священником много разговаривали, – объяснил Паломид, – и я решил, что хорошо бы мне поехать в Аравию… посмотреть, какая она и есть ли у меня там родные… Кроме того, меня всегда тянуло к новым местам… к развалинам Рима, к городу Константина…
По лицу Артура было легко понять, что его расстроила возможность потерять одного из своих лучших воинов, но он был не из тех, кто мешает другим людям плести нить собственной жизни.
– Я слышал кое-что интересное о византийских законах, которые могут быть полезны здесь. Может быть, оказавшись на Востоке, ты сможешь познакомиться с ними? – спросил Артур.
Паломид с готовностью согласился и стал готовиться к отъезду в Эксетер, где он надеялся сесть на корабль, отправляющийся в Срединное море. Мы дали ему рекомендательные письма к разным королям на континенте и особое письмо к императору Анастасию. За день до отъезда араба, Кевин пришел ко мне и спросил, не могли бы мы поговорить наедине.
– Давай поедем верхом, – предложила я, вспомнив, как часто мы скакали наперегонки и катались на холмах Регеда.
Мы поехали по дороге, ведущей в Гластонбери. Быстроногая старела, но была по-прежнему сильной и готовой к быстрому бегу. Мы пустили лошадей шагом только после того, как тяжелым галопом промчались по лесным дорогам.
Доехав до границы владений Гвина, мы остановились полюбоваться на кобыл, пасущихся на лугу. Хозяин Нита держал и пони и больших лошадей, и несколько минут мы с Кевином обменивались замечаниями по поводу этих животных.
– Думаю доехать с Паломидом до Девона, – небрежно обронил Кевин, когда мы повернули к дому. – Мне хочется заглянуть в Касл-Дор и посмотреть, как дела у Марка и Изольды.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к облачению друга моего детства, которого теперь вели духовные догматы, что отгораживало его от повседневных дел и желаний. И вот теперь, когда я привыкла к переменам, происшедшим с ним, его пребывание у нас сделалось таким привычным, что я предполагала, что он будет жить у нас всегда.
Мысль о том, что он может уехать, вывела меня из моего благодушного настроения.
