Поглядеть на боевого товарища, которого все числили среди погибших, пришел со своими людьми и Мал. Узнав, как парня выкупили из неволи, гость нахмурился. Переглянувшись с мужами дружины, он позвал к себе сына. Соколик внимательно выслушал отцовский наказ, кивнул, хлопнул Твердяту по костлявому плечу, да и куда-то пошел.
На выходе он едва не столкнулся с Беленом, пройдя мимо недавнего приятеля и собутыльника, словно бы не заметив. Белен, впрочем, тоже ни на ватажников, ни на Твердяту не обратил никакого внимания. У него, чай, водились иные друзья.
Зато Твердята, никогда особо не жаловавший хозяйского племянника, проводил его таким взглядом, каким на надсмотрщиков не смотрел.
— Ведьмин подкидыш! — прошипел он как кот, воинственно встопорщив усы и выгнув тощую спину. — Уж я давеча и окликал его, и знаки делал, разве что в ноги не падал, и все без толку! И куда Вышата Сытенич смотрит?!
Парни переглянулись. До всех только дошло, что Твердята-то ничего не знает. Мал закрыл лицо руками. Дружине не следовало видеть его слез, а сдержать их он не мог. Дядька Нежиловец тоже провел рукой по глазам. Сейчас он выглядел старше, чем обычно, словно все прожитые годы разом отложились несколькими десятками новых морщин на лице.
— Нет больше Вышаты Сытенича, — тихо вымолвил он.
Когда парни по очереди все рассказали, а Твердята, как сумел, выразил свою скорбь, Талец, как бы невзначай спросил:
— А где ты давеча Белена-то видел?
— Ну как где? — шмыгая носом и отирая слезы, отозвался Твердята. — У хазарина этого поганого, который нашу боярышню похитить хотел. Я ж у него на дворе жил, пока на торг не погнали. Белен ему вещицу одну принес приметную, видно, долг за проигрыш. Я еще голову ломал, где ее прежде видел…
— Какую вещицу? — встрепенулся от своих тяжких раздумий дядька Нежиловец.
— Да кинжал такой ладный. С навершием из куска янтаря. Там еще голова было чья-то вырезана, то ли лев, то ли пантера…
Дядька Нежиловец за голову схватился. Ох, Белен, хазарская душа! Как Мураве-то сказать?
Но говорить ничего не пришлось. За перегородкой послышался звук падения, и истошно завопила Воавр.
***
— Не журись ты, дитятко! — приводя красавицу в чувство, пытался успокоить ее дядька Нежиловец. — Не такой человек Лютобор, чтобы в ловушку попасться. Он же у нас барс, а это зверь знаешь какой осторожный, любой охотник подтвердит!
В это время вернулся Соколик. В руках купеческий сын держал Муравин венец.
Покинувшие лицо девушки краски мигом прихлынули обратно, даже с лихвой. Она попыталась протестовать, но Мал только поднял вверх указательный палец:
— После сочтемся!
Он немного помолчал, а затем добавил, проникновенно глядя девице в глаза:
— Мне с тобой, дочка, за Соколика и ребят вовек не рассчитаться!
Боярышня некоторое время сидела, разглядывая бесконечный хоровод райских птиц. Затем подняла на купца полные слез глаза:
— Дяденька Мал! Знаешь, коли вещь покинула своего хозяина, значит, так тому и быть. Позволь я этот венец иконе Божьей Матери подарю.
— Воля твоя, дочка! Конечно, на твоей прелестной головке смотрелся он дюже лепо. Но надо же и Мать вашего Бога порадовать. Авось чем подсобит.
Отправились немедля и притом почти все. На подворье, не считая Белена, остались только те, кого дядька Нежиловец в караул отрядил.
Отец Артемий уже воротился. Увидев Мураву, он пришел в страшное замешательство и волнение:
— Дитя мое, тебя ли я вижу. Разве ты уже встретилась с моим гостем и другом Анастасия из Ираклиона. Я твою просьбу, принесенную вчера одним из ваших людей вместе с кинжалом, передал!..
Прыжок пардуса
Давно Итиль не видел такого скопища суматошно несущихся по городу людей. Особенно потешно со стороны, наверно, выглядел настоятель храма Святителя Николая, подоткнувший длинные полы одеяния и, опережая всех, сверкавший голыми жилистыми икрами.
Однако новгородцам и отцу Артемию было совсем не до шуток. Подбегая к поросшему ивняком, глухому участку речного берега, где через подручных Белена назначил руссу встречу Булан бей, они надеялись услышать шум битвы — быть не могло, чтобы их товарищ дался хазарам просто так.
Но берег встретил их тишиной. Ни трупов, ни раненых, только кровь на взрытом песке, смятые кусты, обломки оружия, клоки одежды да обрывки веревок.
Отец Артемий со стоном упал на песок. Если бы он пригляделся повнимательнее к посланцу! Если бы не отлучился сегодня из храма: его прихожанин вовсе не собирался умирать, так, просто переел накануне…
Мурава тронула священника за плечо:
— Не казни себя, батюшка. Во всем виновата я одна.
Избегая смотреть на боярышню, новгородские мужи и парни, все воины и охотники, по следам, шаг за шагом восстанавливали картину побоища.
Вот здесь русс стоял, с тревогой поджидая ту, которую любил и за судьбу которой имел все основания волноваться. Вот к этому стволу старой ивы отпрыгнул в кошачьем прыжке, когда понял, что путь к отступлению для него закрыт. Здесь он принял бой. Новгородцы знали, против десятка или даже полутора десятков мечников Лютобор мог держаться бесконечно долго. Он и держался, отражая удары и нападая, то прыгая вперед, то отступая к стволу спасительной ивы, не ведя счета ни ранам, ни убитым врагам. Судя по тому, как глубоко песок пропитался кровью, последних насчитывалось не менее полудюжины. Впрочем, там, где стоял русс, крови тоже хватало. Он почти проложил себе дорогу к спасению, но Булан бей скомандовал эль арсиям отбой, и их место заняли лучники…
Что произошло дальше, новгородцы узнать не смогли. Они видели только кровавый след на песке, там, где тащили тело…
День медленно угасал. Солнце неспешно погружалось в Итиль, изливая потоки меда и расплавленного золота на желтый от пыли, пропитанный зноем град. Пятна небесного янтаря, просвечивающие сквозь переплетение ивовых ветвей, напоминали солнечный мех пардуса или знакомые золотые кудри, которые, кто знает, доведется ли увидеть вновь.
Внезапно Торопу показалось, будто в зарослях ивняка желтеет что-то более вещественное и осязаемое, чем солнечные лучи. Ослепленный призрачной надеждой, не считающейся с доводами разума, он раздвинул податливые лозы и едва не застонал от сострадания, смешанного с разочарованием.
На подстилке из опавших листьев, в укромном тайнике, образованном переплетением веток и корней, неестественно вывернув покалеченную заднюю лапу, весь в крови и песке лежал Малик. Из тела его торчало несколько стрел, а над правой лопаткой виднелся кинжал с навершием из янтаря. Видно, тот, кто выбил его у наставника, им же ударил пытавшегося защитить хозяина зверя.
Хотя веки Малика были приоткрыты, Тороп не мог понять, жив ли он или нет. И в этот момент из глаз пардуса покатились слезы.
С помощью мечей и топоров парни расчистили путь к убежищу и осторожно переложили зверя на плащ. Когда Мурава провела рукой по золотистому загривку, Малик тихонько замурлыкал. Так кошки, если им плохо, пытаются утешиться и перебороть боль.
***
Всю ночь и весь следующий день боярышня провела возле Малика. Она заботилась о нем с такой нежностью, а зверь отвечал ей такой кротостью и таким почти человеческим пониманием, что Торопу временами хотелось думать, будто это наставник, спасаясь от обложивших его со всех сторон врагов, обернулся пардусом, а затем, ослабев от ран, на время забыл, как вернуть человеческий облик.
Да где там. Весь город гудел о том, что эль арсиям удалось захватить живьем лазутчика русса.
Отец Артемий, которому его служение позволяло приходить со словами увещевания и утешения к заключенным, побывал в крепости. Когда он вышел, его огненным кольцом, кольцом боли и надежды окружили новгородцы:
— Ну что там?!!!
Это был не вопрос, а единый в несколько десятков легких выдох.
