Это намерение его успокоило, теперь можно было вернуться к работе, и лишь иногда, как надвигающаяся болезнь, возвращалось неприятное ощущение, грозившее омрачить счастье грядущих дней.
Когда он вечером поехал на виллу, пошел легкий дождь. Перед зданием парковались автомобили, две груженые подводы ждали перед въездом. В холле репетировали, все было заставлено кулисами, их установили здесь, спасая от дождя. Незнакомый человек играл на пианино, кто-то из подружек Элизабет распевал во все горло:
– Glühwürmchen, Glühwürmchen, schimmre… [50]
Перед входом в кухню было видно, как Брунненмайер и Мария Йордан покачиваются в такт музыке – они, видимо, знали эту музыку Пауля Линке. Китти выбежала навстречу Паулю и с волнением зашептала, что этот дождь нарушил все их планы и в крайнем случае, сцену придется устанавливать прямо в холле.
– Не правда ли, мы с Мари нарисовали чудесные кулисы?
– Очень красивые, сестренка. Ты знаешь, где Мари?
Китти слегка надулась, как будто его интересует только Мари.
– Ну говори уже, – торопил он.
– Ну ладно, ради любви не буду обижаться. Мари наверху у мамы, она заканчивает для нее платье. Папочка уже, наверное, сидит в столовой ждет нас. На первом, кто к нему войдет, он и сорвет свою злость. Знаешь что, Поль? Чем старше он становится, тем неумолимее…
Пауль обрадовался, когда две певицы подбежали к Китти обсудить, куда поставить пианино, которое, по ее мнению, плохо звучало. Протискиваясь между кулис и девушек и раздавая комплименты, Пауль сказал, что звук прекрасный, и побежал на второй этаж. Навстречу ему попался Гумберт, лицо камергера раскраснелось, губы поджаты.
– Господин уже в столовой и начал ужинать, – объявил он.
– Один?
Именно так. По словам Гумберта, господин директор весьма раздражен приготовлениями к празднеству и всеобщим беспорядком.
– Ну ничего, – похлопал Пауль Гумберта по плечу. – Послезавтра он будет доволен.
– Конечно, господин…
Гумберт спешно удалился звать к ужину обеих сестер – они пропадали в холле, и Пауль понял, что именно на нем отец и отыграется. Но тут удача повернулась к нему лицом.
– Мари!
Она спустилась с третьего этажа и побежала прямо в его объятия. Он не отказал себе в удовольствии обнять ее и чмокнуть в лоб, а потом и поцеловать в губы.
– Пауль, отпусти. Вдруг кто увидит…
– Мы жених и невеста и проверяем свои чувства, дорогая.
– Станем ими только послезавтра, – но позволила продолжить проверку чувств.
«Почему не спросить сейчас же, – подумал он. – Чем быстрее, тем лучше, и ничто не будет больше омрачать этот вечер».
– Мари, зайди сюда. На пару слов.
Она не хотела заходить с ним в кабинет. слишком хорошо его знала: пара слов закончится делом, для которого еще не настало время. Ни в статусе невесты, ни тем более сейчас, до помолвки.
– Клянусь, я тебя не трону.
– Пара слов?
– Один вопрос.
Только сейчас она поняла, что Пауля интересует что-то серьезное. Она молча прошла и остановилась посреди комнаты, пока Пауль закрывал дверь. В ее темных глазах блеснула искорка беспокойства.
– Слушаю тебя.
Он улыбнулся, чувствуя себя глупо. Вероятнее всего, она его высмеет. Все это было лишь фантазией, выдумкой его злобной сестрички. Он бы закончил, так и не начав. Но все же…
– Мари, до меня дошла одна очень странная весть, которую я не могу утаить…
Она спокойно его выслушала и с удивлением покачала головой, сказав, что не понимает, о чем речь. Она не знает этого человека, и если он действительно заходил в ее спальню, надеется, что он ничего не украл. Спросила, сообщили ли об этом Марии Йордан.
– Конечно сообщили, – ответил Пауль. – Но оказалось, что и она не знает. Вот только… у меня вопрос…
Она смотрела на него во все глаза. Сверкающие черные глаза. Ему казалось, он видит в них свое отражение.
– Скажи, – потребовала она. – Выговорись, Пауль. Я же чувствую, тебя это гнетет.
Он сделал долгий глубокий вздох и смущенно улыбнулся.
– Я вспомнил, как ты говорила тогда в Нижнем городе о подруге. Ты помнишь? В тот день, когда мы встретились у пивной «Под зеленой кроной».
– Как я могла забыть? – улыбнулась она. – Ты спас меня от того типа. А потом проводил до ворот Святого Якова…
– Мне так безумно хотелось поцеловать тебя на прощание, Мари…
Они несколько мгновений смотрели друг на друга, вспоминая ту первую встречу, в обоих пробудившую томление.
– Глупо с моей стороны. – Он покачал головой. – Но я думал, этот мужчина, возможно, какой-то знакомый твоей подруги.
– Ах, вот в чем дело! – воскликнула она и хитро взглянула на него. – Ты думал, ко мне тайно пришел тот, к кому я тогда ходила в Нижний город? Ты это предполагал, не так ли? Ты подумал – у кухарки любовь в Нижнем городе?
Он попробовал все отрицать, но так вяло и неискренне, что в конце концов во всем признался. Да, он так тогда и решил и ужасно разозлился, поскольку считал, что она заслуживает лучшего, чем какой-нибудь босяк или сомнительные приключения.
– Ты ревновал, – хихикнула она.
– Ну да, что тут скажешь. Признаю!
– О, это так мило, дорогой!
– Не смей надо мной потешаться!
И она засмеялась, а потом взяла его руки и приложила к своим щекам.
– Тогда тебе придется выслушать мое признание, дорогой. Но не пугайся. Твоя Мари прожженная лгунья, потому что нет никакой подруги в Нижнем городе.
Что ж, он с самого начала знал, он видел ее насквозь. И пусть она не мнит себя аферисткой, это, к счастью, совершенно не так.
– Я и не собиралась обучаться этому искусству, – призналась она. – На что и с твоей стороны рассчитываю, мой дорогой.
Он заверил ее, что с детства был никуда не годным обманщиком. Но понять, что же она делала в Нижнем городе, все равно хотел бы.
– Ах, Пауль, – вздохнула она. – Разве тебе не известно? Над пивной когда-то жила моя мать. Я случайно это выяснила и хотела узнать побольше.
Нет, он не знал. Но, конечно, мог бы и догадаться. Ведь отец говорил, что Луиза Хофгартнер и Якоб Буркард жили в Аугсбурге. То есть там, над «Кроной» и была их квартира.
– Этот дом даже, наверное, принадлежит нам. Отец купил те дома в Нижнем городе.
Она ошеломленно посмотрела на него. Иоганн Мельцер приобрел этот дом. Зачем? Может, думал, что чертежи спрятаны где-нибудь в стене или полу?
– Ты уверен, что он купил именно этот дом, Пауль?
Нахмурив лоб, он задумался. Отец ведь недавно рассказал, что планировал купить несколько домов, снести их и построить там склад или контору.
– Я тогда сдавал выпускные экзамены в школе. Погоди, договоры купли-продажи у него здесь, в кабинете. Вон в тех папках, наверху…
Мари взглянула на стопку серых папок на полке за письменным столом и попросила Пауля не рыться в отцовских документах. Можно ведь просто спросить. Хотя бы затем, чтобы вернуть то, что осталось от ее матери – мраморный бюст и изделия из дерева, которые старая фрау Дойбель хранила в своей комнате. Но Пауль уже просматривал папки, пытаясь понять, каким образом они упорядочены, упомянув, что он теперь практически во всем является партнером отца, несколько недель руководил фабрикой в одиночку, сам принимал решения и теперь ему полагается все знать о недвижимости семьи. В первую очередь о той, которая касается его будущей жены.
– Должно быть, это оно…
Он потянулся и отделил на полке стопку папок, осторожно вынул их одной рукой, собираясь положить на стол.
– Мари, отодвинь-ка графин. Мы это сейчас ап… ап… чхи!
Всему виной была пыль. Пауль еще пытался удержать папки, но тщетно. Черные папки разлетелись, подобно вороньей стае, из некоторых высыпались листы бумаги, другие, завязанные лентой, хлопнулись об стол. Мари отпрянула, но прекрасный хрустальный графин с водой принял удар на себя и разлетелся на тысячи осколков.
– Ах, ты, – чертыхнулся Пауль.