— Давай, давай, подымайся. — Генрих был сердит, но не мог удержаться от смеха, глядя на страдальческое выражение Херефорда.
Херефорда мутило и крутило в ясный солнечный день, и некоторым утешением был не менее жалкий вид Генриха, который испытывал такие же страдания.
— Вина! — все, что мог выдавить из себя Херефорд, и Генрих, не дожидаясь появления слуг, собственноручно принес ему требуемое. С трудом заглотив его внутрь и подождав, пока рассосется, он уже мог что-то соображать. Морщась, он нагнулся, поднял свиток и перечитал еще раз. Это была настоящая катастрофа — там, в Девайзисе, и внутри, в животе, откуда вырывалось выпитое вино, которое Херефорд пытался загнать обратно, обливаясь холодным потом.
— Письмо, кажется, написано рукой смотрителя, однако… Кто привез его?
— Да какая разница?
— Ради Бога, не кричите на меня так, вы меня убиваете! Это важно, потому что может быть западней. Выманить нас отсюда в полном составе, бросив наше завоевание незащищенным… Увлечь нас на единственную кратчайшую дорогу до Девайзиса, где можно устроить засаду…
— Ладно, Гарри Фортеск привез его… Сомневаешься в нем?
— Нет. Что он говорит?
— Юстас.
— А я думал, Хью Бигод держит его при деле.
— Значит, не держит. Собирайся, Роджер. Фортеск рассказал, что нападение очень серьезное. Они подвезли много осадных орудий и большие силы. На этот раз Юстас не пожалел денег. Он сказал, что возьмет Девайзис или погибнет.
— Как Фортеск прошел сквозь осаду?
— Спроси его сам. Я похож на того, кто тратит время на бесполезные вопросы?
Генрих был, конечно, не из тех. Одетый в халат на голое тело, босыми ногами он стоял на тростниковой подстилке, а серые глаза были как гранитные плиты пола. Девайзис и Уоллингфорд были его самым надежным оплотом. С 1135 года они сохраняли верноподданность, и до сего дня, каким бы атакам они ни подвергались, их мощи ничто не угрожало. Уже много лет Стефан даже ни разу не посмотрел в их сторону, и когда, собирая силы под Бридпортом, Генрих оставил в них чисто символические гарнизоны, осторожный Херефорд, наученный горьким опытом, не протестовал против этого беспечного решения. Но делать было нече-го — битого и пролитого не воротить; надо было спешить на помощь, но спешить с оглядкой.
— Послушайте, Генрих…
— Какие у тебя сомнения? Снова будешь говорить о заговоре? Мы не можем рисковать Девайзисом, даже если нам подставили западню. Вот Господь свидетель, если ты не пойдешь, я пойду туда один!
— Да-да, конечно, — Херефорд тихо постанывал, — идти нам надо, но послушайте. Будет безумием обнажить этот город, как мы сделали с Девайзисом. Разве можно доверять людям, которые клялись в верности Стефану и без звука по первому требованию открыли нам ворота? Давайте поручим охранять город Глостеру. Ему наплевать на Девайзис, и воевать там он не станет. Гарантирую, он с удовольствием тут останется.
— Вздор! Без него мы не обойдемся.
— Хорошо. Тогда идите и умасливайте его. Пусть он сам упрашивает своих вассалов, чтобы они пошли к вам на службу до скончания срока своей повинности или пока он не отзовет их сам. Потом, сколько-то людей надо оставить с ранеными, которые не перенесут длительного перехода и кто не способен вести тяжелое сражение, но которые в случае необходимости могут здесь обороняться.
— Пожалуй, дело говоришь. — Генрих смотрел более снисходительно. Соображения Херефорда ему понравились во всех отношениях: и как план действий, и как подход к Глостеру, позволяющий удержать на своей стороне его вассалов в случае ссоры с ним. Для Херефорда эти мотивы Генриха не были секретом, хотя он и не одобрял такие подходы, сейчас для него практические действия были важнее всяких сантиментов в отношении Глостера. Надо расшевелить Глостера, и пусть он сам занимается своими вассалами, считал Херефорд, а сам он лично вожжи своим вассалам не отпустил бы.
— А я пока попытаюсь поднять своих людей, — сказал Херефорд вставая, отчего сразу стал серо-зеленого цвета, так его мутило и раскалывалась голова. Он жалобно улыбнулся: — Дело будет не из легких, состояние у большинства, наверное, не лучше моего.
Но как бы там ни было, дело пошло. Отчаянно ругаясь и стеная, рыцари кое-как поднялись, оделись, нацепили доспехи и взобрались на коней. Хорошо, что до того как вступить в бой, предстояло проехать долгий путь; другую такую хворую армию было бы не сыскать. Казалось, только оба предводителя могли делать еще что-то, кроме как стонать и поминутно хвататься за открываемый спазмами рот. Ругая и взбадривая бойцов, Херефорд понемногу проветрил голову, но в животе у него время от времени разыгрывались бури. А Генрих, наоборот, был в отличной форме, дурные последствия перепоя от него отскакивали, как усталость и депрессия. Он был весь энергия, стремясь быстрее прийти на помощь своей единственной в Англии обители, им самим поставленной под угрозу. Было хорошо, что они ни на минуту не задержались с выходом, что ехали, не останавливаясь, всю ночь, что Генрих запретил привалы, кроме двухчасового водопоя и кормления лошадей, и что сами они перекусили лишь за несколько миль до Девайзиса. За долгий путь в седле тяжелое похмелье у войска прошло, а на отдыхе при подходе восстановился его боевой дух, и, когда они подошли к осажденной крепости, армия готова была с ходу обрушиться на неприятеля. И это было очень вовремя. Сообщение Фортеска было чистой правдой. То, что Генрих и Херефорд увидели, в первые мгновения их сразило, и они подумали, что опоздали.
Над крепостью поднимался дым пожаров от снарядов «греческого огня», заброшенных с мощных катапульт, — это загорелись деревянные постройки. Ров в нескольких местах был уже завален хворостом и землей, и две высоченные штурмовые вышки, сооруженные из бревен и покрытые сырыми кожами, были готовы придвинуться вплотную к стенам, и тогда солдаты Юстаса ринулись бы с них в рукопашный бой с защитниками крепости. Три огромные стенобитные машины, каких им еще не приходилось видеть, долбили укрепление гигантскими валунами, и хотя большие дубовые ворота еще держались, их сотрясали удары могучего тарана.
При виде этого Генриху показалось, что крепость уже пала, и он пришел в такую ярость, что Херефорд, хорошо знакомый с дикой несдержанностью патрона и сам тоже человек с норовом, глядя на него, испугался. Он тоже сначала решил, что крепости пришел конец, и стал было прикидывать, как ему силой удержать Генриха от неминуемой гибели в отчаянной попытке отбить крепость одним лихим ударом. Но стоило немного приглядеться, как выяснилось, что только внешний обвод был пробит, но и там защитники стойко оборонялись. То тут, то там слышались вопли штурмующих, на которых катились со стен пропитанные смолой и горящие тяжелые колеса. Там, где поднялись штурмовые лестницы, их отбрасывали назад, а в карабкающихся по ним солдат швыряли тяжелые камни. Снова и снова целые прясла стен очищались от неприятеля, когда на него опрокидывались котлы с кипящим маслом или смолой. Штурмовые вышки тоже пока не продвинулись, потому что на них методично падали пущенные с катапульт камни и страшные стрелы тяжелых арбалетов.
