— Тихо! — схватил Херефорд за руку Генриха. — Крепость еще держится. Как нам лучше напасть на них?
Генрих что-то промычал, он тоже понял ситуацию и теперь разглядывал всю картину сражения, лихорадочно соображая и подсчитывая.
— Будь у нас время, можно было бы послать в объезд и выяснить, что у них там с других сторон, не там ли главные силы, но уже некогда. Ты смотри, Херефорд, пока мы тут рассуждаем, дух защитников падает, а их число сокращается. Оборона слабеет! Они уходят с наружных стен!
— Вижу, не слепой! Быстро, я иду на тех, что в проломе, вы возьмите на себя ворота и вышки.
— Проклятый щенок проклятого отца. Попадись он мне в руки — разорву его на куски и по кускам буду бросать в морду отцу…
— Давайте лучше сражаться.
— Погоди, возьму еще на себя их лагерь. Клянусь, если кто и выйдет у меня отсюда живым, то только нагишом и пешим. Пустим на лагерь противника вассалов Глостера. — Он повернулся отдать приказы, которые закончил словами: — Никакой пощады в лагере никому не давать. Лошадей разогнать или тоже перебить. Что нельзя забрать — сжечь. Клянусь, они больше не посмеют нападать на мои крепости.
— Следите за своими флангами, — сказал успокоившийся и собранный Херефорд. — В случае нападения со стороны всеми силами контратакуйте или дайте сигнал мне. Не хочу хлебать похлебку, какой мы накормили де Траси. — Херефорд не меньше Генриха опасался за Девайзис, но выдержки не терял, грубых ошибок старался избегать и не стремился истребить противника поголовно.
Обо всем договорившись, наши герои тронули коней вперед, чтобы построить боевые порядки как можно ближе и незаметнее. Чем ближе им удастся подойти, не вызывая у врага тревоги, тем плотнее сомкнутся их клещи и тем точнее будут удары их мечей. Они оказались в более выгодном положении, если в стороне еще не стояли свежие силы противника и если не учитывать, что они уже были изрядно вымотаны в сражениях и обессилены пьянкой и длинным переходом.
Пока они после бешеной скачки в походе тихо подъезжали к полю боя, Херефорд удивился своему безразличию к тому, что они не опоздали, и у него не было того подъема, который он обычно испытывал перед боем. Он нервно переместил щит в более удобное положение, слегка поморщившись от все еще беспокоившей боли в руке и плече. Эта боль его не тревожила, но он понимал, что не быть ему в бою как обычно быстрым, раз все его тело ныло и болело. От вида выгоревших и еще дымящихся окрестностей во рту у него появилась сухость, а дыхание сбилось. «Боже, — думалось ему, — это же место моих кошмаров! Я не узнавал его раньше, никогда не видев Девайзис в осаде». Он затрясся от нетерпения пришпорить коня и броситься на врага. Его охватило жуткое предчувствие уплывающей из рук удачи, ему стало казаться, что он все время мешкает, когда нельзя терять ни минуты.
Генрих поднял руку, и арбалетчики выдвинулись вперед, а перед ними стеной встали копейщики, загородив стрелков своими щитами и длинными копьями. В мгновения между взмахом руки Генриха и первой тучей стрел, обрушившихся на спины ничего не подозревавшего противника, которые Херефорду показались вечностью, он впервые заглянул прямо в глаза своей судьбе. Это было сражение, где все окончательно решалось. Если сон его вещий, значит, он здесь умрет, и что будет дальше, для него никакого значения не имеет. Как ему не терпелось скорее начать эту схватку с судьбой! Он ждал разрешающей команды Генриха так, как не ждал ничего и никогда за всю свою жизнь!
И вот, наконец, эта команда. Войско Юстаса сразу попятилось, но их панические вопли перекрыл радостный клич защитников стен. Херефорд не слышал ни того, ни другого. Он понял, что здесь ему предначертано узнать свою судьбу, и его охватило ощущение неведомой ему ранее безграничной свободы. Он понял, что ни в его жизни, ни в этом сражении, вообще ни в чем никакие силы и обстоятельства не могут изменить того, что уже предопределено. Пока он не ткнул коня шпорами, ему еще казалось, что он сам что-то способен изменить. Он еще мог колебаться, мог бежать от всего этого и выбрать себе позорную жизнь труса; теперь же все позади, выбор сделан. Зная, что все в руках Божьих, он бросился на врага с бездумьем зверя. И очень быстро пролом в стене был закрыт, но не камнем, а трупами неприятеля, уложенными друг на друга, — такая вот мрачная шутка — и Херефорд бросился разыскивать Юстаса. Этого ему сделать не удалось, но куда бы он ни ринулся, за ним тянулась настоящая просека, заваленная телами мертвых и умирающих врагов, так что одно появление знамени Херефорда обращало отступающих в паническое бегство.
Генрих сражался еще более успешно. Он разбил свою дружину на группы и атаковал обе осадные башни с такой внезапностью, что не встретил серьезного сопротивления. Там без труда нашли бочонки с горючей смесью для «греческого огня». Ею обмазали основание башен и подожгли. На мгновение Генриху стало жалко уничтожать эти осадные орудия, столь ценные и столь трудные в сооружении, но у него не было свободных воинов для их охраны и не хотелось рисковать тем, что они могут снова попасть в руки врага, если исход боя повернется в другую сторону. Следующим объектом его атаки стали те, кто пытался высадить ворота крепости, и бой с ними доставил ему большее удовлетворение, потому что сражались они яростно и упорно. Но их судьба тоже была предопределена: воины Генриха превосходили их числом, а защитники Девайзиса теперь сами открыли ворота и хлынули на неприятеля в поддержку своих спасителей. Им Генрих оставил добивать раскиданного и потрясенного противника, а сам кликнул своих рыцарей и тоже бросился разыскивать Юстаса.
Он разминулся с Юстасом на какие-то мгновения. Молодой принц храбро сражался до последнего момента, пытаясь восстановить расстроенные ряды своих войск, не обращая внимания на советы старейших вассалов, которые считали битву проигранной. В самый последний момент от гибели или пленения его спас Раннулф из Южного Райдинга. Озлобленный на всех богатырь, про которого современники говорили, что он не верит ни в Бога, ни в черта, своим страшным кулачищем двинул Юстаса в висок и, кляня на чем свет короля, которому служил, его породу и ум, а заодно и его сына, подхватил оглушенного рыцаря, затащил к себе на седло и умчался, уведя за собой своих и Юстаса вассалов да жалкие остатки некогда надменной армии. Генрих видел кучку удирающих всадников, но знамени Юстаса там не было. Лишь когда он обшарил все вокруг Девайзиса, встретив по пути занятого тем же Херефорда, и весь лагерь противника, выяснилось коварство и вероломство врага. Ему, по обыкновению, полагалось снова впасть в ярость, но этого с ним не случилось. Одержав вторую большую победу за одну неделю, он просто стал презирать врага, который трусливо опускает свое знамя и прячется за спинами вассалов.
