За моей спиной послышались шаги стражников и Вильены.
Меня заперли в моих комнатах. Я сидела, скорчившись на полу в плаще и платье, подтянув колени к подбородку и делая вид, будто не замечаю ненавистных женщин, которые в сопровождении стражника приносили мне поесть. Я не притрагивалась к еде, не слушала их мерзкое кудахтанье и требования прекратить недостойное поведение. Лишь услышав среди них голос Иоанны, я вскочила и накинулась на нее словно бешеная, швырнула подвернувшимся под руку блюдом так, что его содержимое разлетелось во все стороны. Вскрикнув, она стрелой вылетела за дверь и больше не возвращалась.
После этого ко мне пустили Беатрис. Она шепотом рассказала, что Сорайю и Лопеса прогнали со службы, дом окружили, а ворота заперли на засов. Свежую еду привозили из города и оставляли за воротами, где ее забирал кто-то из стражников.
– А что с моей дочерью?
– Она здесь. Ей не сделали ничего плохого. Донье Хосефе разрешили остаться и ухаживать за ней. Но Вильена постоянно наблюдает за инфантой, как и за всеми остальными, хотя она еще совсем дитя.
Я смотрела на нее сквозь слезы. Только теперь я осознала, что мои волосы спутанными космами падают на лицо, и ощутила дурной запах собственного немытого тела.
– Я пошлю за горячей водой, чтобы вы могли помыться, – сказала Беатрис. – Позвольте мне о вас позаботиться.
Возражать я не стала. Переодевшись в чистое платье, я даже немного поела и начала размышлять над тем, что меня ждет. Как ни пыталась Беатрис, она ни от кого не смогла добиться толку, однако сказала, что Сорайя осталась в Аркосе. Она поселилась в городе и ежедневно приходила к воротам, умоляя, чтобы ее впустили, но каждый раз получала отказ. Лишь после неоднократных просьб Беатрис Вильена предоставил мне пергамент, воск и чернила для писем, которые он, естественно, намеревался просматривать перед отправкой.
Милости от отца я не ожидала и писать ему не стала, но написала своей сестре Каталине в Англию, излив ей свою душу и прося прощения, что не могу помочь ей в трудную минуту, но не в силах допустить даже мысли отказаться от вверенного мне матерью трона. Впрочем, отдавая письмо Беатрис, я сомневалась, что оно вообще дойдет до Каталины, а вспомнив кошмарную сцену с отцом, вновь спросила себя: стоило ли отказываться от предложения Генриха Тюдора и тем подписывать себе приговор? Даже направилась к двери, чтобы позвать Вильену и сказать ему, что передумала, – но тут же остановилась. Я никогда не смогла бы так поступить, а отец никогда бы меня не отпустил. Возможно, это вообще не входило в его намерения, мой отказ лишь развязал ему руки и позволил осуществить замыслы, которые он вынашивал со дня смерти Филиппа.
Шли недели. Я послала еще несколько безобидных писем маркизе де Мойя в Сеговию и моему сыну Карлу во Фландрию, но бо́льшую часть времени посвящала ведению этих записей, дабы запечатлеть свой жизненный путь.
И я продолжала ждать. Однажды вечером, принеся ужин, Беатрис рассказала, что никаких важных вестей прежде не было, поскольку отец отсутствовал в Кастилии, подавляя какой-то мятеж на юге. Но теперь он вернулся, достигнув согласия с повстанцами.
Она наклонилась ко мне, и глаза ее лихорадочно блеснули на усталом лице:
– Я подслушала, как Вильена говорил этой лисице Иоанне, будто адмирал послал его величеству письмо, в котором возражал против вашего заточения. Он писал, что Кастилия никогда не откажется от борьбы за свою законную королеву и его величеству надлежит как следует подумать о спасении своей души, прежде чем совершить поступок, которого ему никогда не простят ни Господь, ни Испания.
Я сжала ее руку, и голос мой дрогнул:
– В таком случае еще не все потеряно.
Беатрис обняла меня:
– Что бы ни случилось, я всегда буду с вами, mi princesa.
Той же ночью за мной пришли.
Откинув с лица волосы, я увидела собравшиеся вокруг моей постели безликие фигуры. В свете факела блеснула сталь. Испуганно вскрикнув, рядом проснулась Беатрис. Взгляд мой упал в изножье кровати – там стоял Сиснерос, чьи глаза пылали словно угли на белом как смерть лице.
– Пора вставать, ваше высочество.
Поднявшись с постели, я почти не чувствовала, как Беатрис снимает с меня ночную сорочку и одевает в теплое темное платье.
– Ты знаешь, куда мы едем? – прошептала я, пока она дрожащими руками пристегивала рукава.
– Нет, – прошептала она в ответ, взглянув мне в лицо полными слез глазами.
Я взяла ее за руку, борясь с нахлынувшей волной парализующего страха.
Полчаса спустя я вышла в холодный зал вместе с Беатрис. Кроме Сиснероса и Вильены, там присутствовал целый отряд стражи. Сердце мое забилось быстрее. Взглянув в сторону двора, я увидела на пороге донью Хосефу с закутанной в шаль моей дочерью на руках. Разбуженная посреди ночи Каталина плакала. Я тотчас же шагнула к ней.
Вильена щелкнул пальцами. Стражник забрал Каталину у доньи Хосефы и вышел. Донья Хосефа разрыдалась, прижимая шаль к лицу.
Я повернулась к Вильене:
– Куда вы забираете мою дочь?
– Крестьянка и ваши фрейлины останутся здесь. Вы и инфанта поедете с нами.
– Останутся здесь? Но они нужны мне. Они должны поехать со…
– Вам будут прислуживать другие. – Он схватил меня за локоть, вонзая пальцы в кость. – Идемте и не смейте возражать.
– Руки прочь, изменник! – выдохнула я.
Встретившись с моим взглядом, он отпустил меня и махнул в сторону двери:
– Ваш паланкин ждет.
Я оглянулась. Беатрис стояла в окружении стражников, а рядом с ними, с высоко поднятой головой, – моя сводная сестра Иоанна. Она издевательски присела в реверансе, и у меня перехватило дыхание.
Ночь была беззвездной и безлунной. Между четырьмя лошадьми-тяжеловозами висел закрытый паланкин. При виде его я споткнулась и оглянулась назад, а когда увидела, как на повозку под руководством коннетабля грузят гроб Филиппа, у меня подогнулись колени. Коннетабль обернулся, и меня приковал к месту вид его ужасного шрама и пронизывающий взгляд единственного глаза. Губы под черной бородой изогнулись в похожей на улыбку гримасе. Как и его жена Иоанна, он всегда служил моему отцу.
Передо мной возникла похожая на призрак фигура. Сиснерос наклонил голову:
– Здесь не Ла-Мота. Отсюда вам не сбежать.
– Когда-нибудь вы за это поплатитесь, – дрожащим голосом проговорила я. – Поплатитесь за все, что совершили. Будь жива моя мать, она бы приказала вас обезглавить. Вы наплевали на ее память.
Сиснерос вздрогнул:
