любить тебя».
Она недоверчиво слушала. Она никогда не слышала, чтобы он говорил ей такие вещи. Боже правый! Он действительно думал о разрыве. Эта мысль ужаснула ее. Сама мысль о том, чтобы начинать все сначала с кем-то еще… Это было несправедливо. Она заслужила этот брак.
Она стерла все четыре сообщения и покинула мельницу.
Прибыв в Перпиньян в четверг утром, Патрик не обнаружил «дискавери» на стоянке в аропорту.
Он тупо, разглядывая пятна масла на мостовой. Ему понадобилось минут пять, чтобы догадаться: это, должно быть, Нерисса взяла машину. Он удивился, почему простое умозаключение далось ему с таким трудом. Возможно, от недосыпа. Большую часть ночи он провел, составляя сопроводительные записки к делам, затем еще пару часов, очищая свой стол, перед тем как вызвать такси в аэропорт. После пятидесяти минут тревожного сна в самолете голова казалось ватной.
Он попытался подсчитать, сколько он вообще спал за последнюю неделю, и бросил, дойдя до десяти. Что-то заумное о лишении сна носилось в его памяти, но он не мог уловить, что именно, и оставил это.
Капли дождя на лице возвратили его к реальности. Он вернулся к терминалу, взял машину на прокат и добрался до Ля Бастид к одиннадцати тридцати. «Дискавери» был припаркован у дома. О черт! У него нет сил для очередного обмена мнениями с Нериссой.
Автоответчик в холле молчал, на столе не было писем. Он выругался. Он ожидал найти что-нибудь от Антонии.
Нериссу он обнаружил на кухне, в пальто, она писала ему записку.
— Я уже уезжаю, — сказала она, пряча записку в карман. — Я приехала забрать свои вещи.
Ее лицо было безмятежным. Она, казалось, приняла то, что между ними все кончено.
Он сел, поставив локти на стол. Комната плавно кружилась, напоминая ему о бессонной ночи. Нерисса поставила перед ним кружку черного кофе и сказала, что он выглядит ужасно.
— Все в порядке, просто я немного устал, — пробормотал он.
Кофе был хороший, и комната скоро перестала кружиться. Он вкратце рассказал ей об отставке из Палаты и прощании с Моджи.
Она подняла бровь:
— Это что, время избавления от старых обязательств?
Он попытался улыбнуться, но ничего не вышло — лицо было деревянным.
Она взяла свои ключи.
— Я оставлю машину в аэропорту, на обычном месте.
— Хорошо.
Он вынес ее сумки и погрузил в багажник. Открыв дверцу, она повернулась и через плечо сказала:
— О, совсем забыла! Вчера вечером столкнулась в деревне с Антонией. Она просила передать тебе привет.
Он едва удержался, чтобы не вспыхнуть.
— И что она сказала еще?
Нерисса завязывала свой шарф. Она покачала головой:
— Она очень спешила, хотела забрать сообщения и снова уехать.
Он похолодел. Вчера вечером… Она была здесь вчера вечером, она слышала его сообщения, и все, что она ответила, это «привет».
Что ж, ты не мог получить более ясного ответа, чем этот. Прекрасная работа, Патрокл! Ты ушел и опять потерял ее.
Он осознал, что Нерисса с любопытством наблюдает за ним.
— Извини, — сказал он, — ты хотела ехать.
Она одарила его кривой улыбкой, в которой было нечто такое, чего он не мог понять. Потом положила руки ему на плечи, встала на носочки и легко поцеловала в губы.
— До свидания, Патрик. И — удачи! — Еще одна странная улыбочка. — Что-то мне подсказывает, что она тебе понадобится.
* * *
Во вторник, в полдвенадцатого утра, Антония выключила свой лэп-топ, повесила сумку на плечо и покинула университетскую библиотеку ради бодрящей чашки кофе.
В прокуренной маленькой столовой, ставшей ее прибежищем за последние четыре дня, она отказалась от намерения выпить бокал вина, предпочитая, подводить итоги на трезвую голову.
За прошедшие дни она узнала удивительно много о живших два тысячелетия назад римлянах, но все еще недостаточно, чтобы вернуться домой.
Валерия Атилия, дочь виноторговца, была наименее подходящей из всех. Согласно «Римским надписям в Британии», она завершила свой жизненный путь в Колчестере. Мемориальная доска описывала ее брак обычным акронимом SVQ. Это было сокращение от «Sina Una Querella», или «Без ссор». Что-то непохоже на женщину, которая однажды укусила возлюбленного в шею и ногтями расцарапала ему щеки.
Наиболее вероятной кандидатурой ей казалась Эмилия Сатурнина. Коллега из Копенгагена сообщил, что погребальная урна Эмилии была украшена изображением граната. Для римлян гранат — это символ вечной жизни. Конечно, было бы некоторой натяжкой считать, что он присутствовал и на личной печати Эмилии, но Антония подозревала, что она на правильном пути и Эмилия — та самая, кого она ищет.
Наконец, была еще Тацита Корнелия. Она нравилась Антонии больше всех, даже если и не была Ликарис. Имя Тациты упоминалось в одном из писем Плиния Старшего как блестящий пример влияния умной и сильной матери на своих детей. «По общим отзывам, это была женщина, исполненная великой смелости и глубины чувств, кои качества она и сумела передать подрастающему поколению», — писал Плиний несколько напыщенно.
Молодые Корнелии выросли в Афинах. Из «Каталога греческих папирусов» 1893 года Антония узнала, что позже они приняли для своих личных печатей растущий месяц — символ их матери.
Гранат или растущий месяц?
Ничто не подталкивало ее память. Она не могла ничего представить в пустующем углу кубка. По всей видимости, ее усилия по разгадыванию загадки Кассия обречены были остановиться на этом.
Вертя в руках чашку, она наблюдала за людьми, прогуливающимися по мостовой в лучах весеннего солнца. Какой-то парень положил руку на плечи подружки, обнял ее и громко засмеялся. Может, он смеялся над чем-то забавным, сказанным девушкой, а может, просто от радости быть молодым и влюбленным.
В небеса, ликуя, взмыло сердце…
Внезапно Антония подумала: «Какая я мелкая! Отношусь к загадке, как к некой интеллектуальной головоломке. Расстраиваюсь, что я не та, кому под силу ее решить…
Это не игра. Это важно. Две тысячи лет назад мужчина полюбил женщину. Потеряв ее, он потерял жизнь. Затем, много лет спустя, она попала в опасность, и он нашел способ спасти ее жизнь ценой своей собственной. Но перед смертью он сделал все, чтобы однажды их души соединились. И для него это не было игрой в слова. Это имело значение. Он верил в это».
Она гадала, узнала ли Ликарис, кем бы она ни была, о том, что сделал ради нее Кассий? Встретились ли они снова, в последний раз? Нашли ли они способ преодолеть то, что их разлучило? Или в годы войны последняя возможность примирения навеки пропала?
