Во дворце маркиза жизнь Анхелиты мало изменилась. Она по-прежнему проводила время за вышиванием, шитьем, плетением кружев, читала или горячо молилась. Беременность матери мало занимала ее. Ей было даже неприятно смотреть на обезображенную фигуру матери, на расплывшиеся черты ее лица. Однако постепенно девочку стала занимать мысль о братике или сестричке. Она начала представлять себе, как будет ухаживать за младенцем, укачивать, играть с ним, обшивать. Эти мысли вызывали невольную улыбку на ее строгом лице.
В положенное время ее мать родила мальчика, который скончался через несколько минут после рождения. Маленькую Анхелиту это печальное событие огорчило гораздо более, нежели ее мать, которая приняла смерть новорожденного с обычным женским смирением. Горе дочери очень растрогало женщину, но все же не сблизило мать и дочь.
Спустя недолгое время на свет появилась дочь маркиза, названная при крещении Аной. Кормилица, сделавшая все, чтобы молоко не пропало, приступила к своим обязанностям. Она очень привязалась к малышке и нежно полюбила ее. Этому чувству немало способствовало то, что Анхелита прониклась к маленькой девочке огромной нежностью, не отходила от кроватки под кисейным пологом и помогала матери и нянькам ухаживать за Аной.
Казалось, было бы более естественно, если бы у Анхелиты возникло чувство детской влюбленности в сына маркиза, который приходился ей почти ровесником. Но к нему, как, впрочем, и к мальчикам вообще, она оставалась совершенно равнодушна. В сущности, ее сердце могло принадлежать лишь одному человеку, этому человеку она отдавала свою жертвенную любовь. Таким человеком волею судьбы стала для Анхелиты крохотная Ана.
Ана тоже платила ей нежной привязанностью. Девочки росли и росла их взаимная любовь. Ане исполнилось четырнадцать лет, Анхелита была уже совсем взрослой. У Анхелиты были приятные черты лица, но одевалась она нарочито скромно, ни за что не желала украшать себя и мечтала о монастыре.
– Вот дождусь твоей счастливой свадьбы и уйду в монастырь – замаливать грехи, – часто говорила она Ане.
Мать только вздыхала, а юная маркиза пылко возражала:
– Анхелита, у тебя нет и не может быть никаких грехов, и не спорь со мной, я знаю! – она топала ножкой. – Ты тоже выйдешь замуж и я буду танцевать на твоей свадьбе!
– Нет, нет! – упорствовала Анхелита.
– Бывает, что замаливают не только свои, но и чужие грехи, – грустно говорила ее мать.
Анхелита молча целовала ее в щеку. А веселая, как птичка, прелестная, как цветок, Ана продолжала щебетать о свадьбах и танцах.
Но даже после того, как Ана де Монтойя впервые явилась в свете и потрясла всех своим очарованием, своей удивительной красотой, она продолжала на удивление много времени проводить со своей названной сестрой Анхелитой. Девушки, казалось, сблизились еще более. Частенько они о чем-то шептались в комнате Аны и замолкали, едва входила ее мать или мать Анхелиты. Но кто из окружающих способен принимать всерьез девичьи секреты? Никто.
Между тем, Ана посерьезнела, а Анхелита сделалась более оживленной. Но и на это никто не обратил внимания. Даже мать Анхелиты, которая просто полагала, что дочь оживляется под влиянием обычных девичьих бесед о нарядах и кавалерах. Заметно было, однако, что никому из вздыхателей, число которых множилось день ото дня, Ана не отдает предпочтения.
Мать не торопила Ану. Ведь дочь еще так юна, пусть она хоть немного оглядится в свете, поблистает своей красотой, насладится преданностью поклонников.
Но обе девушки шептались вовсе не о пустяках. Сердца их уже заговорили и любовь окрасила их милые щечки пылким румянцем.
Кто же они были – виновники этого девичьего смятения? Виновник был один.
В день свадьбы брата, впервые выпорхнув в свет, словно яркая бабочка из темного кокона, Ана была ошеломлена множеством огней, танцами, богатством и роскошью нарядов, веселой светской болтовней, злоязычие которой она, конечно, не могла сразу заметить, и уж, разумеется, толпами кавалеров, окруживших ее. Прочитанные прежде стихи и романы уже достаточно рассказали ей о любви. Она жаждала влюбленности, она уже мечтала о страсти; она даже огорчилась тем, что внимание этих блестящих юношей не заставляет ее сердце радостно и тревожно биться.
Но вот, на третий или четвертый день свадьбы, она нетерпеливо ждала, пока камеристки переменяли ее туалет, причесывали и украшали по-новому; не так, как было днем. Окно было распахнуто. Легкий летний ветерок доносил аромат жасмина и тот ровный приятный легкий гул, который обычно производит множество гостей, гуляющих по саду. Но вот гул смолк и раздались звуки то нежные, то тревожные. Зазвучали гитарные переливы. С силой затопали каблуки танцовщиц.
– О, это цыгане, – воскликнула одна из служанок Аны. – Сегодня у нас выступают знаменитые Таранто!
– Боже! – воскликнула девушка в горячке нетерпения. – Кончите вы когда-нибудь одевать и причесывать меня?!
– Надо потерпеть, если хочешь быть красивой, – заметила маркиза, входя в комнату. Она была в прекрасном настроении, гордая свадьбой сына и успехом дочери.
– Но так я не успею взглянуть на этих Таранто! – по-детски подосадовала Ана.
– О, они никуда не уйдут, пока ты не наслушаешься и не наглядишься! – рассмеялась маркиза.
Рука об руку мать и дочь вышли в сад. Ана опустилась в изящное плетеное кресло. Тотчас же услужливый кавалер (она даже не знала его имени) поднес ей, склонившись в почтительном поклоне, бокал оранжада. Не глядя на юношу, Ана пригубила. Но тотчас ей стало понятно, что, слушая эту музыку, невозможно одновременно пить прохладительный напиток. Она поспешно отставила бокал. Кавалер сделался ей докучен. Он тоже ощутил равнодушие девушки и отошел. Ана всем своим существом предалась музыке. Один из гитаристов был чуть старше ее. Постепенно он привлек ее внимание. Его умелые длинные сильные пальцы извлекали из гитарных струн удивительной красоты мелодии. Ана чувствовала таким милым и родным его склоненное над инструментом смуглое лицо с большими темными глазами. Казалось, он был поглощен своей игрой. Но вот он почувствовал пристальное внимание девушки и поднял глаза от струн. Их взгляды встретились. Юноша был поражен. Никогда прежде он не видел такого очарования, такой прелести. А она? Она просто никогда не видела такого, как он!
Закончилось выступление, цыгане ушли, а на щеках юной Аны полыхал маковым цветом румянец стыдливой страсти. Она сама не понимала, что же с ней происходит; то громко смеялась, то готова была заплакать. Она мучительно жалела о том, что не может последовать за этим юношей. А она бы последовала за ним куда угодно!
