— Это не жизнь, — очень тихо проговорила Эжени, глядя в воспалённые глаза Жаккара. — Натаниэль почти ничего не помнил, кроме своей любви к Лауре, но какие-то остатки человеческих чувств у него сохранились, и он очень страдал от этого. Сбежав из дома, он напал на Жаклин — возможно, она напомнила ему Лауру. Защищая Лауру, он дважды пытался задушить Жерома Планше и во второй раз довёл дело до конца. То, что вы сделали, противоречит законам Божьим и человеческим. Вы вернули не своего сына, а лишь его тело, в котором тлела только слабая искра души.
— Теперь-то я это понимаю, — мясник покаянно опустил голову, всё его тело тряслось. — Казните меня, бросьте в тюрьму за чернокнижие, пытайте — я заслужил! Мне теперь всё одно — лишь бы побыстрее с Натаниэлем свидеться! Он ведь в раю, правда? То, что я сделал — оно же не отправит его душу в ад? — он умоляюще заглянул в глаза хозяйке замка.
— Полагаю, ваш сын в любом случае заслуживает ада меньше, чем убитый им Жером Планше, — Эжени очень тщательно подбирала слова. — И поверьте, мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое. Вы любили своего сына и воскресили его не из злого умысла, поэтому я не отдам вас под суд. Я лишь надеюсь, что вы как можно быстрее покинете эти края, в которых вас больше ничего не держит, и отправитесь на поиски новой жизни… или смерти.
До Пьера Жаккара очень долго доходил смысл сказанного, но вот он наконец понял, что его отпускают, и его сгорбленная спина сразу выпрямилась, а в глазах блеснуло что-то, похожее на слабую искру надежды.
— Благодарю вас, госпожа Эжени, — он поклонился низко, до самого пола. — Дозвольте мне только похоронить останки Натаниэля, и я никогда больше вас не побеспокою.
— Это ваше право и ваш долг, — кивнула она. Пьер Жаккар снова поклонился и медленно вышел, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный, и согнувшись, словно ожидая удара. После его ухода надолго наступила звенящая тишина, которую спустя минуты длительного молчания нарушил негромкий голос Анри:
— Мадемуазель де Сен-Мартен, Леон, мы должны сказать вам кое-что важное.
Глава XXXVII. Выбор капитана Леона
От Леона дю Валлона не укрылось, как вздрогнула при словах Анри Эжени — она явно ждала и боялась, что он скажет что-нибудь в этом роде. Бывший капитан, посмотрев на бледное лицо возлюбленной, на котором застыло выражение мучительной тоски, уже хотел сослаться на усталость и перенести разговор на завтра, но обозлился на свою трусость и нерешительность. Он никогда ни перед кем не отступал, даже перед детьми мушкетёров, не отступит и теперь!
— Я весь внимание, — он слегка склонил голову, краем глаза наблюдая за Эжени — она выпрямилась, точно натянутая струна, напряжённо ожидая, что скажет сын Арамиса.
— Прежде всего мы все хотели бы попросить у вас прощения, — Анри поклонился, изящно взмахнув шляпой. — Пожалуй, мадемуазель де Сен-Мартен была в чём-то права: мы действительно порой вели себя недостойно и хотим искупить свою вину. Я прошу простить меня за насмешки в ваш адрес. Считайте это не выражением моего настоящего мнения о вас, а только попыткой раздразнить опасного противника и выбить его из колеи.
— Я прошу прощения за отнятые кошелёк и шпагу, хотя вы и вернули их себе — кошелёк почти сразу, шпагу чуть позже, — с явной неохотой произнесла Жаклин. — И я беру назад свои слова про помощь гвардейцев: судя по тому, что мы узнали о вашей службе в Бретани, вы прекрасно сражаетесь в одиночку.
— Я в десятый раз прошу прощения за то, что ударила тебя головой о стену! — выпалила Анжелика. — И за насмешки, и за украденную шпагу. Ты знаешь, брат, это было без злого умысла!
— Я прошу прощения за своё поведение в ночь, когда вы пытались арестовать Огюста Вернье, — Рауль прижал руку к груди. — Он действительно был преступником, а мы с Анжеликой препятствовали закону, защищая его. Возможно, нахождение в Бастилии спасло бы его от столь печального конца… хотя привело бы к другому, не менее печальному. В любом случае, прошу простить меня за то, что я стоял на вашем пути, капитан Леон. Вы были достойным противником, но надеюсь, больше мы с вами не окажемся по разные стороны.
— Извинения приняты, — после недолгого молчания отозвался Леон и услышал, как шумно выдохнула Эжени. Избегая смотреть на неё, он повернулся к детям мушкетёров, вглядываясь в их лица и стараясь сохранять свою обычную насмешливость. — А можно узнать, откуда это внезапно взявшееся смирение и признание собственной вины?
— Нам нужна ваша помощь, — очень серьёзным тоном ответил Анри д’Эрбле. — После всего, что мы видели в Англии, в Париже, здесь, в Бретани, мы верим, что магия существует на самом деле. И наш противник, с которым мы рано или поздно столкнёмся в открытую, скорее всего, владеет ею. Нам требуется помощь человека опытного, уже сталкивавшегося с волшебством и нечистой силой, помощь того, кто разбирается в этом лучше нас. Вы почти год прожили в этих краях и, судя по вашему рассказу, повидали много всякой нечисти. Теперь мы просим вас о помощи — как потомка одного из мушкетёров, как брата одной из нас, как человека, которому небезразлична судьба других людей. В Париже появился жестокий и опасный человек, которого нельзя арестовать, потому что нам нечего предъявить ему, но его необходимо остановить.
— И мы все надеемся, что ты поможешь нам! — Анжелика молитвенно сложила руки. Леон отстранённо отметил, что был прав лишь отчасти: дети мушкетёров действительно попросили его о помощи, но не послали Анжелику, а обратились к нему все вместе. Он сделал глубокий вдох, по-прежнему не глядя на Эжени, и ответил раньше, чем его голос успел задрожать:
— Я согласен.
— Нет! — вскрик Эжени де Сен-Мартен эхом раскатился по залу. Быстро застучали каблуки, и девушка, подбежав к Леону, остановилась возле него, пытаясь заглянуть в глаза, которые он упорно опускал. — Нет, вы не должны!
— Именно, что должен, — ответил он, всё ещё глядя в пол. — Выбор между своим и чужим, между долгом и любовью, между тем, что я должен сделать, и тем, что мне хочется сделать, вы помните? Предсказание цыганки Сильвии?
— Да к чёрту это предсказание! — вспыхнула Эжени. — Неужели вы оставите меня ради людей, которых вы почти не знаете, бросите свою службу ради погони за неуловимым Виктором Туссаком, который, возможно, и колдуном-то вовсе не является?
— Если вы сами не прогоните меня со службы, я её не брошу, — Леон нашёл в себе силы посмотреть в лицо Эжени — её щёки пылали, а глаза испускали молнии. — Покину вас на время, помогу господам мушкетёрам, а затем вернусь. Если же вы разозлитесь и выгоните меня… что ж, вам тогда придётся искать нового стражника, а мне — новую службу, — он грустно усмехнулся.
— Вы не вернётесь, — в голосе Эжени зазвучало отчаяние, а в серых глазах заблестели слёзы. — Вы либо погибнете в схватке с Туссаком, либо найдёте сотню причин остаться в Париже или уехать в своё имение. Если вы сейчас покинете меня, то уже не вернётесь, я чувствую это.
— Предчувствия иногда бывают ошибочны, — Леон собрал в кулак всю свою волю, чтобы не броситься к Эжени и не начать осушать её слёзы поцелуями. — Вы знаете, что я всем сердцем хочу остаться с вами, но знаете также, что Анри прав: мой долг — помочь сестре и её друзьям, и я должен делать то, что должен, а не то, что мне хочется.
— То, что в вас обоих течёт кровь Портоса, ещё не делает вас братом и сестрой, — Эжени покачала головой, слёзы уже текли по её щекам.
— Возможно, — не стал спорить он. — Но я спас Анжелике жизнь в Англии, а она заступилась за меня перед отцом и остальными. Это чего-то да стоит!
— И вы и правда оставите меня, уедете вместе с людьми, из-за которых вы пережили столько бед, которые вас не ценят, которые попросили прощения только тогда, когда вы стали им нужны?
— Это неправда! — возмутилась Анжелика. — Я и до этого просила прощения! И остальные тоже!
— Возможно, так и было, — Леон вновь склонил голову. — Просто я этого не слышал — или не хотел слышать. И потом, у меня свой долг перед ними. Всё-таки я лишил жизни отца Анри д’Эрбле, Арамиса… — Анри при этих словах со скрипом стиснул зубы.
