– Разумеется, – кивнул Хью.
– Я прослышал, что ты умираешь, и теперь вижу, что это правда, – без обиняков начал Генри. – По закону ты – господин и хозяин моей племянницы, получивший такое право при женитьбе на ней, и, следовательно, обязан обеспечить будущее своей вдовы перед тем, как расстанешься с жизнью.
– Совершенно верно, – согласился Хью.
– Я привез брачный контракт Розамунды и моего сына, Генри-младшего. Розамунда, конечно, станет носить по тебе траур весь год, но контракт должен быть подписан заранее, чтобы отпраздновать свадьбу сразу, как только она тебя оплачет. "
– Вижу, как ты заботишься о племяннице, Генри, – усмехнулся Хью. – Однако я уже позаботился о будущем своей жены, чтобы, когда меня не станет, она могла жить спокойно.
Генри от изумления на минуту потерял дар речи.
– Ты не смеешь! – вскричал он наконец.
– Почему же? По английским законам я единственный, кто имеет над ней права, – проговорил Хью, невероятно наслаждаясь происходящим.
– Но я ее ближайший родственник! – взвизгнул Генри.
– А я – ее супруг благодаря тебе, – парировал Хью. – Права мужа превыше прав всех родственников, вместе взятых. Ты не получишь ни Розамунды, ни Фрайарсгейта для своего наследника.
– Ты немедленно подпишешь контракт! – не отступал Генри.
И тут Хью не сдержался. Он никогда не ожидал увидеть отчаяние в глазах Генри, услышать мольбу в его голосе, но, как оказалось, ошибся. И теперь разразился неудержимым смехом. На беду, смех перешел в приступ кашля. Хью стал задыхаться и судорожно потянулся к кубку с настоем, приготовленным женой. Но Генри, видя это, отодвинул кубок подальше. Чувствуя, как останавливается сердце, Хью понимающе уставился на него голубыми глазами, в которых так и не погасло веселье. Губы беззвучно зашевелились, прежде чем с них слетели последние слова.
– Ты проиграл! – выдохнул Хью, падая на подушки.
Лицо постепенно накрывали смертные тени.
Генри тихо выругался, подвигая кубок ближе к своей жертве, чтобы никто не догадался о случившемся. Ему так и не удалось получить подпись Хью, а на подделку он не осмеливался. Все же теперь, со смертью Кэбота, он снова обрел власть над племянницей. Она сделает так, как потребует он, иначе он просто задушит ее голыми руками.
Генри прикрыл глаза умершему, вышел из спальни и, вернувшись в зал, объявил:
– Твой муж снова заснул, Розамунда, и передал, что поговорит с тобой завтра.
– Ты останешься на ночь, дядя? – осведомилась она. – Я отведу тебя и кузена в спальню.
– Покажи юному Генри дорогу, девочка. Я знаю, где в этом доме комнаты для гостей. Пожалуй, поживу тут немного. Но сначала принеси мне вина.
Она выполнила просьбу, а потом повела кузена в комнату для гостей, пожелала доброй ночи и поспешно удалилась, решив посмотреть, хорошо ли себя чувствует Хью. Но, к своему величайшему потрясению, обнаружила, что муж мертв.
Сдержав крик тоски, она позвала служанку и велела:
– Немедленно беги за мастером Эдмундом. Смотри, чтобы мой дядя тебя не заметил. И позови сюда Мейбл.
Она уже посылала за Эдмундом, но тот не явился, очевидно, его не было поблизости. Хоть бы сейчас он оказался в доме.
Служанка кивнула и снова оставила ее одну. Вошедшая Мейбл немедленно поняла, что случилось, и в ужасе прижала ладонь ко рту.
– Как? – воскликнула она.
– Мы должны подождать Эдмунда, – глухо объявила Розамунда и, усевшись рядом с усопшим мужем, взяла его остывающую ладонь, словно этим могла вернуть жизнь.
Наконец в спальне появился Эдмунд и, сам того не зная, повторил вопрос жены:
– Как?!
– Подозреваю, к этому приложил руку дядюшка Генри, – пояснила Розамунда. – Ничего, он свое получит.
Слезы потоком струились по ее бледному лицу.
– Расскажи, – попросил Эдмунд. – Если сумеешь убедить меня, я сам его прикончу и обставлю все так, будто произошел несчастный случай.
Его серые глаза были очень серьезны.
– Он пошел поговорить с Хью, а вернувшись, сказал, что Хью заснул, но велел передать, что поговорит со мной утром. Я оставила дядю в зале, отвела его отродье спать, а когда пришла в спальню, обнаружила, что мой муж мертв.
Эдмунд нагнулся и тщательно осмотрел леденеющее тело старого друга. Ни малейшего признака насильственной смерти. На тонких синих губах даже играла легкая улыбка.
Выпрямившись, Эдмунд покачал головой:
– Розамунда, он умер своей смертью. Мы этого ожидали. – Он обнял измученную племянницу. – Ты вне себя от горя, дитя мое. Все случилось быстрее, чем мы предполагали.
– Генри Болтон виноват в его смерти, – упрямо твердила Розамунда. – Не знаю, каким образом, но чувствую это сердцем. Хью был бодр и весел, когда я его оставила.
Кого же еще винить?
– Даже если ты права, Розамунда, доказательств все равно нет. Хью был смертельно болен, и все это знали. Однако поскольку Генри не ведает, что он скончался, или хочет, чтобы мы поверили, будто он тут ни при чем, мы ничего не скажем ему до утра. Где мой брат сейчас?
– Потягивает вино в зале. Сомневаюсь, что он сильно изменился, а это означает, что пока не напьется до полусмерти, с места не встанет, – с горечью ответила Розамунда и, глубоко вздохнув, расправила плечи. – Мы с Мейбл приготовим тело моего мужа к похоронам. Эдмунд, ты обнаружил доносчика?
– Нет, племянница. Возможно, кто-то просто распустил язык, не думая ни о чем плохом. Сама знаешь, с какой быстротой разносятся слухи!
– Я приказываю положить моего мужа в зале, чтобы все могли отдать ему последние почести, – объявила Розамунда. – И всю ночь стану молиться у его смертного ложа.
Вряд ли дядюшка заметит это в своем пьяном бреду.
Она вопросительно взглянула на Эдмунда:
– Хью говорил, что нашел средство защитить меня от Генри и что ты знаешь, в чем дело.
– Знаю, – тихо хмыкнул Эдмунд. – Мой братец не знал, что совершает роковую ошибку, выдавая тебя за Хью Кэбота, и что Фрайарсгейт навеки уплывет из его загребущих лап. Будь уверена, племянница, я не позволю Генри захватить тебя и Фрайарсгейт и заставлю уважать последнее желание твоего мужа. Кое-кто уже на пути сюда. Хью надеялся сам встретить гонца, но он скоро будет здесь, и все станет ясным. Нам понадобится власть нашего гостя. Ты мне веришь?
– Всегда, дядя, – спокойно кивнула она.
Мейбл благоговейно перекрестилась и прижала Розамунду к пышной груди, сочувственно прищелкнув языком. К ее величайшему удивлению, девочка разрыдалась. Так долго копившиеся горести вырвались наружу.
Ни Мейбл, ни Эдмунд не произнесли ни слова, пока Розамунда изливала печаль.
Наконец она стихла, вытерла глаза рукавом, ощущая необычайные покой и облегчение. Она никогда не была плаксой и сейчас гордо выпрямилась и тряхнула головой:
