Пилар глядела на него, отмечая, что он старается ее успокоить. Наконец она заговорила:
— Я думала, вы собираетесь отдохнуть.
— Я уже отдохнул.
— Но в самом деле…
— Меня безумно интересует, пришел ли в себя дон Эстебан. Не волнуйтесь, я оставлю Балтазара присматривать за вами. Вас беспокоит мое возвращение? Я готов расплатиться серебром, если потревожу вас.
Что он имеет в виду? Неужели он думает, что ее беспокоит плата, полученная им за столь тяжкий труд? Или же он надеется позднее разделить с ней эту постель и ради этого готов отказаться от содержимого сундука?
К тому времени, как раздраженная Пилар пришла к выводу, что Рефухио вряд ли заслуживает ее расположения, он ушел.
Балтазар вышел из домика вслед за остальными, пробормотав, что неплохо было бы осмотреть дом снаружи. Пилар дождалась, пока стук копыт стих вдали, и встала, медленно выпрямив негнущееся тело. Мускулы свело от холода и длительного напряжения, двигаться было тяжело. С трудом Пилар стянула с себя промокшую одежду. Она развесила вещи, нуждавшиеся в сушке, и переоделась в халат. Бархат был темно-бордовый, великолепного качества, отделка отливала золотом. Видно было, что носили его мало. Рефухио, вероятно, берег его как память о лучших временах, как память об отце. От ткани исходил легкий запах табачных листьев, использовавшихся, чтобы предохранить ткань от моли. Едва уловимый аромат шоколада свидетельствовал о том, что некогда это был любимый утренний наряд.
Ткань была мягкой и теплой, рукава — чересчур длинны для нее, подол волочился по полу. Она запахнула широкие полы халата, плотно завернулась в него, внезапно ощутив, что промерзла до костей. Уютная одежда неожиданно дала ей странное чувство безопасности.
За занавеской, отделяющей альков от зала, послышались звуки. Исабель отдернула занавеску и в замешательстве уставилась на Пилар, задрапированную в халат. Через секунду скорбная судорога прошла по ее лицу: девушка узнала эту одежду. Она вышла из алькова.
— Они все уехали?
— Все, кроме Балтазара, — ответила Пилар, уверенная, что Исабель, находясь за занавеской, слышала каждое слово, произнесенное в комнате.
— Я предпочла бы, чтобы они остались. Мне это не нравится.
— Эль-Леон, должно быть, знает, что делает. Исабель медленно кивнула.
— Он всегда настороже и только благодаря этому еще жив. Но таким отчужденным и жестким я его ни разу не видела.
Исабель вздрогнула. Ее глаза покраснели от слез, а лицо опухло. В ней было что-то от несправедливо обиженного ребенка.
— Он просто ужасен, — заявила Пилар. Исабель поджала губы.
— Не всегда. Со мной он другой. Он чувствует глубже, чем большинство людей, и способен понять и прочувствовать чужую боль, как если бы она была его собственной. Это вредит ему самому, но Эль-Леон не может иначе. Иногда он притворяется бесчувственным, чтобы защититься, но он не такой и никогда не был таким.
— Это звучит так, будто вы хорошо знаете его. — Пилар задала этот наводящий вопрос не из любопытства, а, скорее, из чувства самосохранения. Чем больше она узнает о человеке, захватившем ее, тем лучше.
— Да, я знаю его, — гордо отозвалась девушка. — Он — сын благородного идальго, владевшего самым известным в Андалузии поместьем, где выращивались быки для корриды. Рефухио развлекался, играл роль матадора, но отец запретил ему эту опасную игру. Рефухио увидел меня, когда я танцевала фламенко с севильскими цыганами. Он спел мне серенаду и подарил розу, в середине которой лежала жемчужина. Через несколько лет он убил человека, который бил меня и заставлял торговать собой на улице. Некоторое время я была женщиной Эль-Леона и спала с ним в одной постели. Но теперь я принадлежу Балтазару.
Простота и искренность рассказа Исабель смягчили ужас и отвращение, охватившие Пилар. Прежде чем Исабель смолкла, заговорила Пилар:
— Вы любите Эль-Леона?
— Как я могу не любить его, — женщина мягко улыбнулась. — Но я жалею, что призналась ему в этом. Он отдалился от меня, сказав, что совершил ошибку. Рефухио не хочет, чтобы женщины любили его. Он старается избегать этого, потому что не может ответить любовью на их любовь.
— Потому что не может дать им ничего, кроме этого? — Пилар указала на грубую обстановку, окружавшую ее.
— Так он говорит. Но я думаю, что он способен на огромную любовь, и женщина, пробудившая в нем это чувство, будет держать в руках его душу. Он боится этой слабости и поэтому позволяет находиться рядом с собой лишь женщинам, в которых не в состоянии влюбиться и которым не нужна его любовь.
— Вы оказались исключением, — заметила Пилар. Исабель опустила глаза, напряженно глядя в пол.
— Именно это он и назвал ошибкой. Мне был необходим кто-нибудь, а он не мог отвергнуть меня, боясь причинить боль, которую я не вынесу. Я знала это, и вина за то, что произошло, лежит на мне.
Пилар внезапно почувствовала себя виноватой в том, что вызвала несчастную женщину на откровенность.
— Извините, пожалуйста, я вовсе не хотела лезть в ваши дела.
— Не извиняйтесь. Мне очень недоставало подруги здесь, в холмах. Балтазар очень добр и выслушивает все, что я говорю, но он не умеет так расспрашивать обо всем и вникать в самую суть вещей, как это делают женщины. А что до остальных… — Исабель пожала плечами.
— Вы давно уже все вместе?
— Все? Кроме Балтазара, Энрике и Чарро, у Рефухио в отряде много людей. Просто этим он доверяет больше всего, это его друзья, они передают остальным его приказы. Вместе мы вот уже больше двух лет.
Исабель сняла с огня кипящий котелок с супом, подбросила дров. Взметнулось пламя. Пилар присела на стул, на котором незадолго до этого сидел Рефухио. Ей было неудобно оставить Исабель одну после того, как женщина поведала свою историю. К тому же Пилар вовсе не хотелось спать.
— А те, другие, о которых вы говорили? Они что, не живут здесь?
Исабель улыбнулась:
— Нет, здесь им не хватило бы места. Они живут в разных местах — некоторые в горах, кто-то в городах.
— Я не думала, что их так много.
— Разве вы не слышали песен и легенд. — Исабель удивленно подняла брови.
— Мне казалось, что это вымысел.
Даже в монастыре Пилар доводилось слышать песни о том, как Эль-Леон объединил в настоящую армию всех мошенников и преступников, скрывавшихся в холмах, а также людей, безвинно подвергшихся судебным преследованиям. Эта армия внушала ужас корыстным и продажным. Говорили, что он не принимал к себе тех, кто совершил убийство или изнасилование, тех, кто издевался над детьми, и особенно жестоких грабителей. Но тем, кто совершил преступление, подстрекаемый нуждой, или же был несправедливо осужден, Эль-Леон всегда был готов предоставить приют и оказать помощь.
