Как ни странно, Чезаре, мечтавший стать солдатом, не возражал против такого правления, и впервые в жизни Лукреция увидела, что брат склонен подчиниться чьей-то воле.
Чезаре ходил за Вирджинио по пятам, стараясь держаться по-солдатски прямо, и Вирджинио наблюдал за ним, пряча улыбку. Он часто заходил в зал, где обнаженный по пояс Чезаре учился бороться с лучшими итальянскими учителями борьбы. Мальчик прекрасно себя проявлял.
– И этого мальчика собираются отдать церкви! – говорил Вирджинио Адриане и ее мужу Лудовико. – Да он создан для воинской карьеры!
Адриана ответила:
– Карьера в церкви дает гораздо больше выгод, чем карьера на поле брани, дорогой мой Вирджинио.
– Но из него никогда не получится прелата! Это ужасно! О чем Родриго Борджа думает?
– О своем будущем… И о будущем всех Борджа. Уверяю тебя, этому мальчику суждено стать Папой. По крайней мере, именно это задумал для него Родриго.
Вирджинио по-солдатски ругался, ставил перед мальчиком все более трудные задачи, кричал на него, бранился, но Чезаре все сносил терпеливо. Он мечтал стать великим воином. Вирджинио одобрял его устремления, более того, он хотел бы, чтобы этот мальчик был его сыном.
Вот почему в этот год жизнь казалась Чезаре более-менее сносной, а Лукреция, видя, что брат смирился с новыми условиями, тоже с ними примирилась.
Но в конце года Чезаре покинул дворец Орсини и отправился в Перуджу, и Лукреция горько оплакивала свое одиночество. А затем вдруг поняла, что без Чезаре она чувствует себя свободнее, что с нее спало какое-то напряжение. Она обнаружила, что вполне может думать о себе безотносительно к Чезаре.
Лукреция становилась старше и пренебрегать ее религиозным воспитанием больше было недопустимо, поскольку оно составляло основу образования всех итальянок благородного сословия. Многих отправляли для этого в монастырь, и Родриго долго размышлял и подыскивал подходящий, поскольку поведение девочек в монастырских школах не отличалось безупречностью и отец предпочитал Лукрецию от подобных соблазнов оградить. Колонна посылали своих дочерей в Сан-Сильвестро в Капите, монастыри Санта Мария Нуово и Сан-Систо представлялись Родриго не худшими, поэтому он решил отдать Лукрецию в Сан-Систо, что на Аппиевой дороге. Но жила она там не постоянно и время от времени возвращалась на холм Джордано, чтобы заниматься языками – испанским, греческим и латынью, а также живописью, музыкой и вышивкой.
Родриго говорил Адриане, что совсем необязательно, чтобы его доченька превратилась в мегеру (это слово в те времена означало просто «образованная женщина»). С нее вполне хватит образования, которое сделает ее интересной собеседницей для него самого. Но очень важно, чтобы она научилась хорошим манерам, приличествующим девушке благородного происхождения, и могла достойно вести себя в окружении королей и принцев, а главное – скромности и еще раз скромности. Присущие ей спокойствие и безмятежность, ее грациозность проявлялись уже в семь лет, когда начался курс обучения; Родриго хотел бы, чтобы эти ее качества сохранились, поскольку он видел, что девочка день ото дня становится все краше, и его планы на ее счет тоже день ото дня становились все амбициознее.
Монахини Сан-Систо быстро полюбили свою новую воспитанницу, и не только потому, что она была хороша собою и прекрасно себя вела, но еще и потому, что в ней жило желание всем сделать приятное и со всеми подружиться. К тому же до них доносились слухи, что на самом деле она – дочь могущественного Родриго Борджа, самого богатого из кардиналов, который, как поговаривали в высших кругах церкви, имел все шансы когда-нибудь стать Папой.
Через три года после переезда Лукреции на холм Джордано, Лудовико, муж Адрианы, умер, и замок погрузился в траур. Адриана закрыла лицо черной вуалью и стала проводить еще больше времени со своими священниками. Какая же Адриана благородная, хорошая женщина! – думала Лукреция.
Однажды, в очередной раз вернувшись в замок из монастыря, Лукреция сидела за обеденным столом с Адрианой и Орсино и с сочувствием наблюдала за трапезой – они с Орсино ели на серебре, а Адриана, оплакивавшая свою вдовью долю, – с простых глиняных тарелок.
Лукреция наклонилась над столешницей, сделанной из мрамора и украшенной ценными породами дерева, и сказала:
– Дорогая мадонна Адриана, я понимаю, как вы страдаете, вы ведь овдовели. Моя мама тоже очень страдала, когда умер Джорджо ди Кроче, она плакала, жаловалась на то, что несчастна, но со временем почувствовала себя лучше.
Адриана поправила струившуюся по плечам длинную черную вуаль.
– Я не стану говорить о своей тоске и печали, – сказала она. – В Испании считается признаком дурного тона показывать свое горе всему свету.
– Но мы – Орсино и я – не весь свет, – не отставала Лукреция. – А мама…
– Твоя мать – итальянка. И будет лучше, если ты забудешь о своем итальянском происхождении. В Испании считается уместным делить с другими свою радость, потому что тогда ты даешь человеку что-то, что принесет ему добро. Делить же горе нельзя, потому что ты перекладываешь на плечи другого свою ношу, а испанцы слишком горды, чтобы просить об одолжении или помощи.
И вопрос был закрыт. Лукреция покраснела и уставилась в тарелку. Она поняла, что ей еще слишком многому предстоит научиться. Она чувствовала себя неловко, жалела о том, что затеяла этот разговор, и взглянула на Орсино, чтобы найти в нем поддержку. Но он на нее не смотрел. Орсино был одним из немногих, кого не приводили в восхищение ни ее золотые волосы, ни хорошенькое личико. Он обращал на нее столько же внимания, сколько на богато разукрашенные кресла в официальных покоях дворца.
Адриана же казалась совершенно спокойной, и Лукреция испугалась, что она так и не научится не разочаровывать эту прекрасную женщину, всегда стремящуюся поступать правильно.
Вечером того же дня, когда они с Адрианой сидели за вышивкой алтарного покрывала, Адриана произнесла:
– Скоро у тебя появится компаньонка по урокам музыки и танца.
Лукреция уронила золотую нить и затаила дыхание.
– У меня будет дочь, – пояснила Адриана.
– О да, но… Дочь? Я думала… – в свои девять лет Лукреция уже кое-что знала. Из окна материнского дома она видела кое-какие сцены, происходившие на площади, слышала разговоры братьев и слуг. Совершенно невероятно, чтобы у набожной вдовы могла родиться дочь!
Адриана глянула на нее с таким удивлением, что Лукреция снова залилась краской.
– Мой сын вступил в возраст брака, – холодно пояснила Адриана, – и скоро сюда прибудет его невеста. До церемонии бракосочетания она будет жить здесь как моя дочь.
