Признание Женевьевы, разумеется, сделанное по поручению самой Анны, могло означать только одно: отчаянный крик о помощи. Поэтому во время ежедневных соколиных охот в дубовых и буковых рощах, которые устраивает в его честь гостеприимный хозяин, Хасан продумывает план похищения и бегства, мечтая, как привезет Анну де Браес во дворец в Алжире. Нужно только дождаться, когда уедет император, чтобы не подвергать ее лишней опасности. Разумеется, Хасан не собирается избавить ее от одних страданий, чтобы обречь на другие. Он будет заботиться о ней, не навязывая своей любви и ничего не требуя взамен.
4
Тем временем события в Риме принимают неожиданный оборот. Папа, желая предстать перед императором во всем своем блеске и могуществе, на второй день пасхальной недели приглашает Карла Габсбургского на праздничную мессу в Ватикане. На службе будут присутствовать вся папская курия, знатные горожане, аристократия, представители католических стран и коллегия кардиналов.
Император, приняв приглашение «викария Христа»,[14] в свою очередь просил Жан-Пьера де Лаплюма также присутствовать на церемонии в знак особого к нему расположения и дружбы. Жан-Пьер почувствовал себя польщенным оказанной ему честью.
«Вероятно, таким образом он хочет наградить меня за работу, которую я проделал на переговорах в Милане, борясь за право наследования после смерти Сфорца, — решил де Лаплюм, — за все те бесконечные торги, которые продолжаются до сих пор».
Но в Ватикане, где верующие собрались, чтобы выразить свое почтение первосвященнику, посол понял, что это приглашение имело одну-единственную цель: император хотел быть уверенным, что король Франции будет подробно информирован о случившемся.
Перед началом торжественной службы Карл взял слово, даже не испросив разрешения у хозяина. Оттянув начало церемонии больше чем на час, он построил свою речь столь искусно, что превратил торжественную мессу, задуманную как триумф папской власти, в триумф власти императора.
Рум-заде, который присутствовал на этой церемонии как командующий отрядом ландскнехтов, поспешил в убежище Хасана, чтобы сообщить ему подробности лично и от имени Жан-Пьера де Лаплюма. Посол должен был остаться в городе, дабы получить у императора объяснения, извинения, гарантии и отослать их своему королю. Но император весьма невежливо уклонился от встречи, и Жан-Пьер рассердился.
Рум-заде рассказывает, что Карл Габсбургский выдавал себя за паладина Папы и защитника всего христианского мира. Он и раньше так себя вел, но сейчас его поведение имело особый смысл. Император сказал, что, победив Хайраддина в Тунисе, он отправился в Италию, чтобы возложить свою победу к подножию храма Св. Петра, вместо того чтобы ехать в Алжир и добивать демона в его логове. В качестве защитника Папы он сначала хотел получить его благословение. Но король Франциск расстроил этот священный и победный замысел, потому что обожает сеять раздор в христианском мире, и, добавляет огорченный Карл, потому, что питает неприязнь лично к нему, к Карлу, своему шурину и кузену. Тогда как он, Карл, напротив, любит его с детства и тысячу раз клялся ему в дружбе на кресте.
Присутствующие выслушали все это с бледными лицами, прекрасно зная, что из двух монархов-соперников Папа отдает предпочтение королю Франции.
Папе явно не понравилось, что император продолжает называть себя его паладином: раз его первосвященство нуждается в защитнике, значит, он слаб. Он прекрасно понял, что Карл Габсбургский хочет навязать ему свою волю, и это тоже ему не понравилось, уже не говоря о том, что он просто не мог допустить, чтобы все это происходило в его собственном дворце, в присутствии курии и приглашенных им гостей. Кроме того, он вообще не расположен благословлять крестовый поход против Алжира в момент, когда наибольшую опасность для церкви представляет ересь на севере.
Чтобы выйти победителем, Карл решил прикинуться жертвой. Поскольку Христос учил, что если тебя ударили по одной щеке, надо подставить другую, Карл решил подставить грудь свою под удар Франциску, который провоцирует его и ищет ссоры. Чтобы разрешить все недоразумения, спасти жизнь других людей, а главное, ради христианского мира Карл Габсбургский, ко всеобщему изумлению, предложил дуэль между двумя монархами, как в старые, добрые времена.
— Смейся, смейся, — говорит Рум-заде Хасану, который, услышав об этой выходке Карла Габсбургского, разражается смехом, хотя и продолжает тосковать об Анне.
— Я тоже смеялся, но как бы ни была смехотворна эта затея с дуэлью, он достиг своей цели.
Что мог ответить Папа? Что он не потерпит никаких дуэлей и призывает короля Франции и императора возлюбить друг друга, потому что оба они возлюбленные чада матери-церкви. Что-то в этом роде он и сказал, а для императора это уже означало победу.
— Таким образом, я не принес тебе дурных вестей: в ближайшее время крестовый поход против Алжира не планируется, и Карл Габсбургский не будет главным защитником христианского мира. А теперь дослушай финал.
Рум-заде рассказывает, что в заключительной части своей речи император попытался вызвать сочувствие у присутствующих. Он сказал, что, предлагая дуэль с королем Франции, обрекает себя на верную смерть и прекрасно понимает это, потому что его зять Франциск сражается на дуэли по малейшему поводу и эти постоянные упражнения сделали его шпагу практически непобедимой. Так, одной этой фразой он представил себя героем, а своего соперника — оголтелым дуэлянтом, который не выпускает шпагу из рук.
— Но он перегнул палку, — продолжает Рум-заде, — вместо того чтобы растрогаться, Папа и его люди пришли в ярость, и не могу тебе описать, до какой степени был оскорблен Жан-Пьер де Лаплюм!
Хасан рад, что может вновь обнять друга, решившего больше не оставаться в свите императора, который собирается вести войну в Савойе или Провансе, вместо того чтобы драться на дуэли с королем Франции. Теперь Рум-заде сможет вернуться в Алжир, ездить на верблюдах, играть с гепардами и вновь почувствовать, как удобны просторные одежды.
5
На этот раз в городе говорит Паскуино, самая болтливая, самая непочтительная и дерзкая из всех говорящих римских статуй. В воображаемом и довольно язвительном диалоге между Паскуино и одним из кардиналов делается намек на то, что в речи Карла Габсбургского, обращенной к Папе, будто бы прозвучала завуалированная угроза нового разграбления Рима, а это куда опаснее, чем заявление о пресловутой дуэли между монархами: «Папа и римляне, будьте настороже!»
Но особенно дерзким и непочтительным, а не просто язвительным Паскуино становится, когда рассказывает о другой дуэли, менее фантастической, чем дуэль между государями. Тем более, что она уже состоялась и закончилась трагически, хотя статуя и насмехается над ней с высоты своего роста, как, впрочем, и народ на площади, в остериях и других многолюдных местах.
