Но особенно дерзким и непочтительным, а не просто язвительным Паскуино становится, когда рассказывает о другой дуэли, менее фантастической, чем дуэль между государями. Тем более, что она уже состоялась и закончилась трагически, хотя статуя и насмехается над ней с высоты своего роста, как, впрочем, и народ на площади, в остериях и других многолюдных местах.
Из-за неосторожной фразы, возможно, намеренно произнесенной маркизом де Комаресом, во всяком случае весьма оскорбительной — по поводу брачного контракта Анны де Браес и заплаченного за нее выкупа, — герцог Герменгильд, имевший своеобразные, но достаточно твердые представления о чести, ощутил потребность затолкнуть дерзкие слова маркиза ударами шпаги ему в глотку. А Комарес, несмотря на свое нынешнее недомогание, был счастлив действовать в духе недавней речи императора и принял вызов с юношеским пылом. Он предложил противнику самому выбрать место и время, чтобы как можно скорее покончить с этим щекотливым делом, тем более, что должен был в свите своего государя на днях покинуть Рим.
— Зачем тянуть? — отвечал герцог. — Встретимся прямо завтра, на рассвете!
В качестве места для дуэли Герменгильд выбрал площадь, где в мартовские дни был заколот Юлий Цезарь, в двух шагах от дворца герцога и от резиденции императора.
Вечером накануне дуэли Герменгильд признался своим платным, но преданным поклонникам мужского и женского пола, смотревшим на него недоверчивыми и совершенно заплывшими от укусов пчел глазами, что это не самый плохой конец и что ему он во всяком случае нравится больше, чем смерть в постели. Что же касается места, прославленного в истории, то оно может придать и ему, Герменгильду, ореол античного героя, а победу Комареса, напротив, сделать ничтожной, сведя к профанации и фарсу, превратив и самого маркиза во всеобщее посмешище.
Так и случилось, и говорящие статуи хором подвергают Комареса осмеянию. Все они единодушно твердят, что герцог Герменгильд погиб вовсе не от удара шпагой, а умер от истощения, не пролив ни единой капли крови, сраженный взглядом испанского маркиза, который известен своим дурным глазом. Поэтому Паскуино, заботясь о благе всего города, молит: «Закрой глаза, Комарес, пощади Рим!»
Герцогу Герменгильду устроили такие пышные похороны, что его предки, спящие в семейных склепах, могли бы им гордиться.
В церемонии участвовали, правда, как частные лица, император и Павел III. В отличие от досужих домыслов, которые распускают говорящие статуи, доподлинно известно, что причиной смерти послужило внезапное кровоизлияние. Его, впрочем, нельзя считать случайным, учитывая возраст герцога. Что же касается дуэли с маркизом де Комаресом, то официальные сообщения о ней умалчивают.
Но хотя эту смерть официально не связывают с именем Комареса, маркиза вновь отправляют в монастырскую келью, чтобы восстановил душевное равновесие, пошатнувшееся после нападения пчел, что обрушились на него прямо с неба, словно дождь.
6
Все считают большой удачей для вдовы, что Карл Габсбургский еще не уехал из Рима, поскольку он самый великий стратег по части устройства браков и несомненно подберет для кузины достойную и выгодную партию.
Слово «мир» император понимает как спокойное существование под защитой его мантии. Иными словами, мир должен удерживаться членами его семьи, которую Господь Бог предусмотрительно создал такой огромной и разветвленной. Если бы этот безумец, его зять Франциск, мог понять, что и Валуа являются частью той же непобедимой семьи, то он тоже мог бы жить спокойно и счастливо, обладая при этом достаточным могуществом.
А что может быть более естественным для достижения совершенного мира, чем забота о семейных узах? Любой хорошо составленный брачный контракт может оказаться важным звеном в раскинутой Габсбургом сети с целью защиты всего человечества.
Кузина Анна де Браес, красивая, юная, а теперь еще и очень богатая после смерти Герменгильда, не имевшего наследников, получит второго супруга еще более именитого, чем первый, только на этот раз он должен быть молодым. А иначе как сможет осуществиться мечта стольких «малых» Габсбургов, прямых и косвенных наследников императорского дома, принадлежащих к боковым его ветвям и даже незаконнорожденных, сделать сильной и мирной Священную Римскую Империю? Анна де Браес может быть спокойна: Карл быстро поставит на место своего союзника в Савойе, наведается во Францию, чтобы преподать урок строптивому зятю, а после этого может подумать о кузине и непременно найдет ей нового и более подходящего супруга.
— Этого не должно быть, — говорит, подавляя рыдания Женевьева де Лаплюм своему супругу, — девочка не хочет никаких новых браков. Она хочет уехать в Алжир со своим принцем Хасаном.
— Моя дорогая, успокойтесь, — шепчет Жан-Пьер, пытаясь утешить ее и уже готовый сказать ей, что малютка никогда не сможет стать женой Хасана. — Есть некоторые обстоятельства…
— Жан-Пьер, — говорит Женевьева, вся дрожа, — давайте сделаем что-нибудь для этой любви!
— Успокойтесь, дорогая, — продолжает Жан-Пьер де Лаплюм. — Любовь — это одно — можно любить, мечтать, писать стихи, — но жизнь — совсем другое. Император слишком могущественный родственник, и к тому же он не является нашим другом, мы не можем влиять на его решения.
7
Проведя несколько часов в адских мучениях, Хасан приходит к окончательному выводу, что похищение, которое могло бы считаться справедливым и даже благородным делом, пока Анна оставалась предметом купли-продажи для старого Герменгильда, теперь было бы насилием.
Всякий, у кого есть хоть капля здравого смысла, понимает, что Анну ожидает блестящее будущее. Даже его гостеприимный хозяин, обычно такой сдержанный и осторожный, не подозревая о тайной любви Хасана, говорил ему, что знает имена нескольких претендентов, собирающихся просить у Карла Габсбургского ее руки. Второй брак мог бы возвести своенравную девчонку, какой он впервые увидел ее много лет назад, на какой-нибудь трон.
— У нее будет много детей, и наконец-то она найдет свое счастье, — говорит хозяин крепости, музыкант, очень довольный, потому что тоже испытывает к ней симпатию. Он, как и все остальные, убежден, что женщина создана, чтобы быть матерью, и что в этом ее единственное счастье.
8
Император уехал, а сын Папы получил задание контролировать море и берег, чтобы избежать каких-либо неприятных неожиданностей, пока императорский кортеж движется по древней виа Аурелия, держа путь на север.
Корабли Хасана, стоящие на якоре, получили срочные сообщения от Хайраддина: Краснобородый ждет наследника во дворце, чтобы сообщить ему очень важные вести.
