— Но здесь ты совершенно свободен. На своих галиотах ты можешь сохранить принцип совместного владения на паях. Управляй городом и флотом, как считаешь нужным, а если захочешь передать Совету некоторые свои функции и полномочия, как, кстати, поступал и я, то снимешь с себя часть забот и сможешь путешествовать по свету.
То, что отец говорил Хасану днем, Осман вдалбливал на ночь, чтобы услышанное хорошенько усваивалось.
— Ты мог бы построить новые крепости, корабли и медресе, разбить новые сады и рынки, — внушал ему Осман Якуб, сладкоречивый, как сирена, пытаясь пробудить в нем желание стать царем-преобразователем. — И потом, не будь таким трусом!
Осман терял терпение и, чтобы поскорее убедить его, уже готов был перейти от оскорблений к тумакам, так как знал, что если потеряет терпение Краснобородый или Великий Султан, то Хасану будет значительно хуже.
— Спаси нас, Аллах! Ну подумай сам! Хайраддин станет великим кормчим в Истанбуле и сюда больше не вернется. Что будет с нами? Со всеми нами, живущими в Алжире? Ты хочешь удалиться в горы, к своему другу Цай Тяню, чтобы предаваться там без помех занятиям наукой и философией. Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сбежать от нас, вообще удалиться от мира. Иди, если для тебя ничего не значит город, который беспрекословно повиновался тебе, когда всем нам грозила опасность. Тебе все равно, что будет с нами? Если город поделят между собой хитрые паши, то обгложут до самых корней, как прожорливые козы, а ты тем временем будешь витать среди облаков и блаженно искать истину.
Люди собирались под стенами дворца и кричали: «Да здравствует Хасан-ага, наш господин!»
И когда молодой раис появился на террасе первого уровня, одетый в голубой наряд, с тюрбаном на голове, готовый произнести присягу, народ приветствовал его радостными криками. Так Аултину, который однажды ночью был захвачен в горах вместе со своей хромой овцой и брошен в самую гущу войн и сражений, стал царем.
— Он царь, — говорит Осман громким колосом, как бы смакуя эту чудесную новость и чтобы лишний раз убедиться в ее реальности, — и он сумеет им быть.
Алжир спокоен. У него новые крепости, корабли, сады, медресе, базары и новые жители, прибывшие сюда из близлежащих земель.
Конечно, и в Алжире не все спокойно, потому что волшебная страна изобилия существует только в сказках. Но здесь людям живется лучше, чем где бы то ни было, так что в других городах этому даже не хотят верить.
Об Алжире и его правителе распускают чудовищные слухи, но даже когда рассказывают правду, то она кажется настолько невероятной, что воспринимается как что-то совершенно дикое или постыдное, о чем можно говорить либо шепотом, либо кричать во весь голос, призывая кару небесную.
— Знаете, — шепчут люди друг другу, — там не соблюдают никаких законов, ни божеских, ни человеческих.
На самом деле законы там соблюдаются, только не похожие на общепринятые. А что касается религии, то в Алжире мирно сосуществуют люди самых разных вероисповеданий, а есть и такие, которые вовсе не верят в Бога.
— Царь у них — колдун, и у него есть подручный, который готовит для него разные колдовские зелья в перегонных кубах, а сам он поклоняется звездам и проводит целые ночи напролет в общении со светилами, разумеется, вместе с Вельзевулом, а потому его следовало бы сжечь на костре.
Об этом особенно много болтают в Толедо, при дворе императора, но разговоры о звездной страсти алжирского аги идут на убыль, когда обнаруживается сенсационная новость. Оказывается, Карл Габсбургский тоже проявляет интерес к звездам, изучению небесных тел, тайн времени и звездного календаря и даже нанял учителя, обучающего его всем этим премудростям в окружении множества современных и старинных арабских часов, которыми увешан и заставлен кабинет императора. Так что не подобает обвинять в тех же увлечениях, словно в грехах, царя Алжира.
А постепенно и вовсе перестают болтать об Алжире, маленьком далеком государстве, каких много на карте и которые живут по своим собственным законам.
Император больше не говорит, что собирается идти на Алжир. Он подумывает о том, чтобы схватиться с Краснобородым на море, потому что его подбивает на это Андреа Дориа. Теперь император сосредоточил свое внимание на Истанбуле, продолжая называть его Константинополем, и желает лично сразиться с Султаном Истанбула, который рядом со своим именем неизменно пишет «Великий». Он — единственный достойный соперник императора, ведь в данный момент изучаются условия перемирия с зятем императора, королем Франции, и обсуждается возможность брака между их детьми. Это устроили две королевы, Элеонора и Мария, сестры Карла, стремясь положить конец вражде и соперничеству. Первая — супруга короля Франциска, а вторая — вдова венгерского короля, правительница Нидерландов. Между ними снует, словно челнок, их старая кузина Бартоломеа де Комарес, чей муж все еще находится в монастыре. Правда, теперь он уже не заперт в келье, но, полностью поправив свое здоровье, с большим рвением и знанием дела исполняет роль помощника при брате-садовнике.
Жан-Пьер де Лаплюм потерял свою супругу, умершую прошлой зимой от простуды на юге Франции, куда она отправилась, чтобы попытаться восстановить виноградники и замок, пострадавшие во время нашествия императорских войск. Все семь собачек еще живы. Они в полном смысле этого слова остались на шее у Жан-Пьера, ибо каждый вечер перед сном обвивают его шею, словно боа, как были приучены своей покойной хозяйкой. Но если Жан-Пьер выражает недовольство, они разбегаются по своим корзинкам и спят в них до самого утра.
Осман знает об этом не только из писем Шарлотты. Он продолжает заниматься голубиной почтой, делая копии со всех прилетающих посланий. Таким образом Осман в курсе событий во всем мире, и ему кажется, что он одновременно существует в разных странах, проживая разные судьбы.
— Хасан, — говорит Якуб своему питомцу и господину, рассказав ему об отказе Анны де Браес от брака с саксонским герцогом, — я боюсь, что теперь снова пойдет на штурм этот Пьер-Луиджи, сын Папы, притащив какого-нибудь другого своего родственника.
Когда умер старый Герменгильд, Пьер-Луиджи первым выскочил вперед от имени своего сына, для которого, однако, вскоре подыскал более завидную партию. Ему удалось сосватать за него дочь самого императора, оставшуюся вдовой после убийства одного из Медичи, который, в свою очередь, был сыном прежнего Папы, заклятого врага императора.
Хасана мало интересуют все эти матримониальные истории, но он с интересом выслушивает сведения о встречах между королем Франции и императором.
