узор, напоминающий клубок переплетающихся дорожек.
– Ничего не имею против ваших тканей, – сказала неутомимая Гертруда. – Но в такую погоду, как сейчас, этот материальчик наверняка тут же расползется, разве не так? Да разве может он сравниться с хорошей шерстью и хлопком?
Мельцер упорно молчал, Мари тоже никак не реагировала. Лишь очень немногие знали, как плохо сейчас обстоят дела на мельцеровской ткацкой фабрике. Торговле бумажными тканями скоро придет конец, а после заключения мира конкуренты из Англии и Франции наводнят рынок своими тканями. Чтобы не отставать от них, нужно инвестировать в производство, закупать сырье, вводить в эксплуатацию машины, которые так долго простаивали, более выгодными ценами сбивать на рынке высокие цены конкурентов. Кроме того, судебные иски не оправдались, нужно было найти кредитора, а Bayerische Vereinsbank, который приобрел банкирский дом Бройера, предлагал далеко не такие выгодные условия, как это когда-то делал Эдгар Бройер. К тому же Клаус фон Хагеманн потребовал ужасающую сумму за развод, да, увы, это было его главным условием, так что предстояло судиться и с ним. И судя по всему, Китти с Лизой остались совершенно без гроша в кармане и жить они будут на вилле. Возможно, Тилли с ее матерью тоже нуждались в помощи Мельцеров. Однако был во всем этом мраке один-единственный луч света – Эрнст фон Клипштайн, друг Пауля. Он снял себе квартиру в Аугсбурге, приобрел собственный автомобиль и был готов помочь всем, чем только мог. Казалось, он владеет такими денежными средствами, которые можно было бы инвестировать в ткацкую фабрику Мельцера, если только попросить его об этом…
– Ах ты боже мой! – воскликнула Китти, указывая на окно. – Похоже, мы собираемся выехать за границу!
Эрнст фон Клипштайн позвал на помощь гостиничных коридорных, чтобы те принесли набитые вещами дорожные чемоданы. Соседнюю комнату предоставили дамам для переодевания, а Иоганн Мельцер сменил только обувь и носки, уверяя, что влажные штанины высохнут и так.
– Уже чувствуешь себя намного лучше, – произнесла Элизабет, когда они, наконец переодевшись в сухие вещи, снова сели за стол. – Господин Винклер вчера рассказывал, что в детском приюте уже четверо заболели гриппом – ничего удивительного в такую холодную и сырую осеннюю пору.
Некоторое время они беседовали о печальном положении сирот, хвалили работу господина Винклера, а под конец Гертруда спросила, правда ли, что Элизабет хочет выучиться на учительницу.
– Конечно. Я хотела бы зарабатывать свои собственные деньги и никому не быть в тягость.
Это смелое заявление было воспринято по-разному. Алисия только вздохнула, Иоганн Мельцер с остервенением кусал свой бутерброд с джемом, а Гертруда Бройер закатила глаза. Китти и Мари, наоборот, считали, что Элизабет совершенно права. Времена, когда женщина из хорошей семьи сидела дома и вышивала носовые платочки, давно прошли.
– Точно так же, как мода на длинные юбки и косы! – воинственно воскликнула Китти, поднимая кофейную чашку. – Я художник и собираюсь продавать свои картины. А почему бы и нет? Если другие продают!
– Боже мой, – застонала Гертруда. – Ты и вправду думаешь, что кто-то может еще платить тебе за это деньги? Что вы на это скажете, господин лейтенант? Вам было бы приятно, если бы ваша жена зарабатывала деньги, как работница?
Эрнст фон Клипштайн оказался в затруднительном положении, потому что ему ужасно не хотелось портить отношения с кем-нибудь из дам.
– Пока я не собираюсь вступать в брак, поэтому мало что могу сказать по этому поводу, милая госпожа…
– Ха-ха, да вы просто трус! Моя Тилли, во всяком случае, не пойдет в работницы и секретарши.
Тилли до сих пор слушала молча, но теперь она осмелилась сделать попытку небольшого наступления:
– Я уже думала о том, как немного поправить наш бюджет, мама. Почтовое отделение предоставляет молодым женщинам из хороших семей возможность работать телефонистками, и тогда…
Гертруда громко вдохнула воздух. Да это просто неслыханно! Телефонистка – это же добыча для господ почтовых служащих.
– Пока я жива, этого не произойдет! Боже мой – слышал бы твой отец. Но он был таким же. Занимался только своим банком, а семейные проблемы все были на моей шее. А теперь он покинул нас насовсем… – Она заплакала. Печаль, которую она так энергично гнала, теперь коварно обрушилась на нее. – С мужчинами всегда так, – всхлипнула она. – Уходят на войну или сидят в своих конторах. А когда они нужны…
– Все хорошо, мама, – мягко промолвила Тилли. – Успокойся. Мы же с тобой вместе. Мы и одни справимся.
Гертруда вытерла платком слезы и погладила дочь по руке.
– Но на почту ты не пойдешь, Тилли. Я запрещаю.
– Все будет как ты хочешь, мама. Это была просто идея.
Принесли еще один кофейник с солодовым кофе и корзинку со сладким печеньем и пирожными с начинкой из орехового крема и джема. Оказалось, что всю эту дорогую выпечку заказал и оплатил Эрнст фон Клипштайн.
– Это и правда мило с вашей стороны, – поблагодарила его Мари.
– Я рад доставить вам всем удовольствие.
Китти обменялась многозначительным взглядом с сестрой – ну надо же, какой верный паладин. Все с удовольствием вкушали десерт, и разговор зашел о заключении мира: о настойчиво продолжающихся переговорах и о том, что для Германии это кончится плохо.
– Vae victis – горе побежденным! – сказал Иоганн Мельцер. – Кто проигрывает, тот и платит.
Ему возразил Эрнст фон Клипштайн. В военном отношении Германия довольно сильна, так что можно было бы еще побороться, чтобы занять на переговорах более выгодную позицию.
– Сколько людей полегло – и сколько еще погибнет? – возмущенно воскликнула Мари. – Как раз наоборот: давно следовало заключить мир. А еще лучше было бы, если бы эта злосчастная война вообще не начиналась.
Фон Клипштайн признал ее правоту лишь отчасти. Конечно, если бы союзники приняли мирные предложения еще в прошлом году, положение Германии сейчас было бы более выгодным. Однако…
– Ребенок уже упал в колодец – поздно рассуждать после беды, – проворчал Иоганн Мельцер и одним глотком опрокинул в себя кофе, заедая его сладким печеньем. – Мы будем выплачивать репарации, и это растянется на много лет. Все протянут к нам руки, в первую очередь французы, и русские, и проклятые англичане, и поляки, и итальянцы… Не говоря уже об американцах.
– Но то, что только нас одних хотят обвинить в этой войне, несправедливо! – возмутился фон Клипштайн. – А Австрия… А сербы – они вообще первыми развязали эту войну. Это коварное убийство в Сараево…
– Мы как-то чересчур распалились. – Мари опасалась, что этой дискуссии не будет конца. – Кажется, нам пора уходить.
Фон Клипштайн немедленно вызвался отвезти домой госпожу Бройер, и его предложение с благодарностью было принято. Супруги Мельцер тоже поместятся в машине.
– А если вы немного потерпите, мои милые дамы, я, конечно, вернусь и доставлю на виллу и вас – не промокшими, а сухими.
– Просто восхитительно! –
