— Вы правы, мадемуазель, но это неважно: я имею счастье видеть вас, сударыня! И день мне сегодня показался летним, а все потому, что ваша красота сияет ярче солнца!
— Пожалуй, только ему одному сегодня жарко! А по мне, так такая же холодрыга, как и вчера! — проворчал Лафортюн, не имевший столь веских оснований, чтобы пребывать на седьмом небе, как его командир.
— Довольно, корнет! Займитесь выполнением своих обязанностей! — зло оборвал юношу герцог де Ришелье, со стуком захлопывая оконце.
— О, пожалуйста, не браните господина де Гастаньяка, ваша светлость, он — мой друг! — запротестовала Батистина.
Луи-Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, даже не соблаговолил ответить девушке. Батистина искоса взглянула на надутое спесью лицо и едва удержалась от смеха. Казалось, герцога неумолимо клонило ко сну. Он зевал, постоянно поправлял сползающий парик, клевал носом. В конце концов он достал лакированный, инкрустированный перламутром ларец и вытащил оттуда графинчик и два серебряных золоченых стаканчика.
— Клянусь костями моих благородных предков, я очень устал! Не хотите ли глоточек ратафии[2], мадемуазель?
Батистина не осмелилась признаться, что никогда не пила ничего подобного, а спросить, что это такое, постеснялась. Она решила согласиться и таким образом завоевать расположение герцога, у которого, похоже, был несносный характер.
— Охотно, ваша светлость! — воскликнула она, смачивая губку кончиком языка, как маленькая кошечка, желающая полакомиться чем-нибудь вкусненьким.
— Хм… хм… эта ратафия действительно лучшая из тех, что мне доводилось пить! — самоуверенно заявила она, отмечая про себя, что «это» было слишком приторно, пряно и противно.
Герцог внезапно посмотрел на нее с восхищением:
— Не правда ли, мадемуазель, эта ратафия способна воскресить и мертвого? Один из моих кузенов присылает мне ее из колоний, когда эти наглые проклятые английские разбойники соизволяют пропустить наши корабли.
— Ах вот как? — изобразила глубочайший интерес Батистина, в глубине души насмехаясь и над напитком, и над англичанами.
— Клянусь честью! О, прошу вас, мадемуазель де Вильнев, давайте станем друзьями! Подумайте, ведь я прибыл за вами в такую рань, не спал ночь. Мы можем очень помочь друг другу, дитя мое, вы понимаете? — сказал герцог, тихонько поглаживая плечико, покрытое тонкой бархатной накидкой. Девушка вздрогнула и инстинктивно отстранилась, подавшись поближе к дверце и не ответив на прямое предложение герцога.
— Ведь это уже Компьень, сударь? Я вижу солдат на маневрах!
— Так и есть, мадемуазель, — промолвил герцог, опуская руку, и сжимая девичье колено.
Возмущенная Батистина часто замахала веером.
— Какая тесная и неудобная карета! Похоже, вам не хватает места, ваша светлость! — бросила девушка со всей смелостью неопытной семнадцатилетней простушки.
«Забавно и странно, — подумала она про себя, удивляясь своей реакции, — мне было бы приятно, если бы это сделали Жеодар или Эрнодан. Так почему же мне не нравится, что этот…»
Никто и никогда еще не осмеливался так вести себя с герцогом. Он побледнел от бешенства и поспешно отодвинулся в угол, посматривая на Батистину со смешанным чувством тревоги, любопытства и восхищения.
«Надо, пожалуй, остерегаться этой маленькой бестии! Если наш «жеребец» действительно влюбится в нее, он станет игрушкой в ее руках. Королевская любовница должна быть моей креатурой. Почему эта маленькая нахалка меня даже не поблагодарила? Она должна была пасть передо мной на колени… или упасть в мои объятия… А почему бы нет? Было бы только справедливо — должен же я попробовать «овес», который жрет наш «жеребец»!» — прикидывал в уме герцог.
— Ведь это личный полк его величества? — поинтересовалась Батистина, с увлечением рассматривая войска и даже не подозревая о том, какие мысли бродят в голове герцога.
— Да, на королевском полигоне полк под предлогом обучения военным действиям его высочества дофина развлекает весь двор, — сказал герцог, задергивая с помощью тонкого шнура занавески на окнах.
— Но я хотела бы посмотреть, ваша светлость, — запротестовала обозленная Батистина.
— У меня есть точные указания на сей счет, мадемуазель. Вас никто не должен видеть. Мы должны были ехать всю дорогу с плотно завешенными шторами и не разговаривать. Но вы такая болтушка… — резко ответил герцог, явно чем-то раздраженный.
Батистина безо всякой приязни взглянула на своего спутника и нашла, что он уродлив, несправедлив, лжив и злобен. Она обиженно надула губки и откинулась на подушки.
Колеса застучали по булыжной мостовой, и карета остановилась. Дверца тотчас же отворилась. Эрнодан де Гастаньяк быстро откинул ступеньку и подал руку Батистине. Она одарила его ослепительной улыбкой, откровенно радуясь тому, что видит это дружеское милое лицо вместо надутой физиономии герцога.
— Я всю дорогу думал о вас… Когда я смогу вас вновь увидеть? — прошептал юный корнет, воспользовавшись тем, что в эту минуту герцог вылезал через другую дверцу из кареты и оставил свою подопечную без присмотра.
— Постарайтесь остаться один, тогда вы сможете сопровождать меня обратно… — прошептала Батистина, улыбаясь.
Эрнодан пожал ее ручку, давая знать, что все понял.
Батистина с любопытством огляделась. Они находились во внутреннем дворе какого-то здания, почти пустынном. По двору сновали лакеи в синих ливреях с золотыми галунами. Они делали вид, что не видят ни карсты, ни тех, кто вышел из нее. Батистина нахмурила брови. Она не была готова к столь тайному визиту. Не так представляла она себе первое посещение королевского дворца и представление ко двору. А сейчас все очень смахивало на то, что она здесь не гостья, а пленница. Девушка подняла голову и посмотрела вверх. Трубы дворца возносились в небеса и, казалось, играли с облаками в прятки. У Батистины закружилась голова.
От долгого сидения у Батистины затекли ноги. Золотые настенные часы пробили половину второго.
Девушка ожидала приема одна в красивом будуаре, стены которого были обтянуты чудесной светло-желтой атласной тканью с вышитыми голубыми цветочками. Ей казалось, что прошла уже целая вечность с тех пор, как герцог Ришелье запер ее здесь безо всяких церемоний на два поворота ключа.
В камине из красного крапчатого итальянского мрамора ярко пылал огонь.
Батистина сняла накидку и поднялась с камчатого диванчика. Новый жакет, называемый «карако», впервые надетый сегодня утром и доставивший ей столько радости, начал безбожно жать. Батистина скептически оглядела свое отражение в зеркале и нашла, что выглядит ужасно: вся красная, растрепанная. Она скорчила гримасу и пожала плечами. Потом, чтобы хоть чем-то развлечь себя, стала рассматривать развешенные по стенам пейзажи и картины, изображавшие сценки из сельской жизни, где пастухи и пастушки резвились в окружении овечек.
