– Да. Этот Теодорик – не обычный грязный дикарь, – ответил Паломид. – Он вполне цивилизован, поскольку провел детство заложником при константинопольском дворе. Он платит дань Восточному императору и не трогает римскую форму правления в Италии – чтит сенаторов и прочие такие вещи. Говорят, его армия состоит целиком из готов, таких же, как он сам, но он не даст им права властвовать.
Воины в зале начали ерзать, не интересуясь политикой в такой далекой от их дома стране. Но при упоминании об армии снова притихли, заинтересовавшись восточным противником.
– Теодорик пытается управлять страной, населенной двумя народами, – заметил араб и рассказал, что слышал, как волны готов хлынули через горы в Италию, прокатились по стране. Люди шли со всем своим добром, погруженным в огромные повозки, и гнали перед собой скот. Многие из них мирно принялись заниматься земледелием, заняв брошенные виллы или обустроившись на пустующих участках земли. Однако было страшно видеть, как целый народ заполнял страну, словно саранча.
Вот одно из преимуществ жизни на острове – по крайней мере, англы, саксы и юты, постоянно вторгающиеся на наши берега, прибывают порознь. И большинство клянутся в верности нашей власти.
Теодорик ввел раздельные законы для готов и для римлян, основанные на своих исторических традициях, – продолжал Паломид. – Но свел их воедино в том, именуемый «Эдикт». Он требует их выполнения на благо всех подданных, будь то варвары или римляне, католики, арийцы, язычники или иудеи.
Гости Круглого Стола зашевелились снова, и я постаралась привлечь внимание Артура, пока доклад по правовым проблемам не вогнал всех в сон. Но примеры, как действуют законы у других народов, как раз и были нужны верховному королю Британии, и он не был разочарован рассказом.
– У тебя нет копии этих законов?
– Нет, – покачал головой Паломид. – Но когда я был в Равенне, то встретил римского вельможу, советника Теодорика. Его имя Боэтиус. Он обещал искать на базаре любой манускрипт, который может быть вам полезным. Он и сам интересуется такими вещами.
Араб помолчал и пригубил вино из бокала, а я быстро вставила:
– Так ты добрался до Константинополя?
– Да, миледи. Разумеется. Он производит еще большее впечатление, чем Рим, теперь, когда «вечный город» в запустении… величайший центр науки, искусства и торговли.
Он стал описывать сказочный город, расположившийся на перемычке между двумя морями, с естественной гаванью для тех, кто приплывает туда на кораблях, а не следует с караваном. Базар – торговый перекресток, где можно найти товары со всего света. Апельсины и изделия из индийской бронзы, блестящие шелка и красивые золоченые блюда из Персии, плащи из кожи и черных козлиных шкур из Испании, хлопок и папирус из Египта, полотно из Панополиса. На одном из прилавков он даже видел британскую шерсть. А благовония, какие благовония! Они наполняют ароматом весь город, хотя иногда их заглушает вонь из кожевен.
– А ты видел императора Анастасия? – спросил Артур.
– Нет, милорд, к сожалению, нет, – Паломид как-то сразу посерьезнел. – Кажется, император уже очень стар…
– А что с письмом, которое мы ему написали? Ты его передал?
– Нет, ваше величество. Я пытался. Но восточная знать очень ревностно относится к своему христианству, и никто не согласился встретиться со мной, неверным, посланником языческого короля маленького захолустного острова.
– Гм, – растерянно протянул Артур и стал покачивать бокал, размешивая его содержимое и не сводя глаз с араба.
– Но зато, миледи, я видел самое замечательное здание в городе, – Паломид живо повернулся ко мне. – Оно построено с куполами – крышей, словно огромные перевернутые чаши. Царский дворец террасами спускается к морю, а ипподром – это самая длинная в мире арена, где можно проводить скачки и соревнования колесниц. В цирке выступают жонглеры, акробаты, дрессированные львы и даже танцующие медведи! – Путешественник снова обернулся к рыцарям: – Шумные, красочные, буйные картины, полные великолепия и политики. В этом городе нельзя отделить одно от другого. Он полон контрастов: в частных садах расцветают лимоны, а рядом на улицах кучи гниющего мусора, над обломками кораблекрушений в бухте возвышаются величественные дома, стены которых украшает мозаика. Не глыбы темного камня, как на полу в нашем доме, а кусочки сияющего стекла на золотом фоне, переливающиеся всеми цветами. Удивительные они, эти мозаики… Меняется свет, меняется и их оттенок, и поэтому мозаики всегда чуть-чуть другие.
Паломид помолчал и поднял глаза вверх, туда, где в глубокой тени коньковый брус поддерживал крышу. Притихшие в благоговении от его слов, мы ждали продолжения рассказа. В безмолвии я услышала шелест крыльев – на стропилах устраивались на ночлег случайный воробей или пара голубей. В сравнении с великими местами, о которых говорил нам араб, Камелот показался маленьким и захолустным.
– Из Константинополя в поисках родных я отправился по Дороге благовоний по краю пустыни в Иерусалим…
Араб вновь глядел на собравшееся вокруг стола братство. Он описал встреченных им бедуинов, Храм Трех Богинь в Мекке и, наконец, как обнаружил племя, из которого вышла его семья. Оно, как выяснилось из его рассказа, жило за южными воротами Иерусалима и защищало священный город от нападения.
– Иерусалим? Ты был в Иерусалиме? – переспросил с благоговением Грифлет, и все собравшиеся в зале христиане подались вперед. Паломид что-то шепнул слуге в тюрбане и улыбнулся Грифлету.
– Я добрался до Иерусалима как раз к большой ярмарке. Переполненный, смердящий, забитый толпами людей город… Нет, это непередаваемо. И, несмотря на это, он удивителен: полон церквей, храмов, монастырей, постоялых дворов. Храм на Голгофе был полон верующих. Никогда не видел столько паломников – из Испании, Греции, Артиохии, Александрии, Константинополя и даже из Рима. Повсюду слышалась разноплеменная речь, но везде чувствовалось почтение к Христу. До глубины души поражает, что люди могут сотворить во имя любви к Богу.
При этом воспоминании глаза Паломида засветились, и я подумала, уж не собирается ли он обратиться в христианскую веру. До распада империи, когда бритты считались также и римскими гражданами, большинство из них были христианами. Но за столетие, прошедшее с тех пор, как ушли легионы, вернулись старые боги, и теперь при дворе уживались разные религии: поклонялись и кельтским, и римским божествам, а такие, как Лионель и его брат Борс, служили военному богу Митре… были и различного толка христиане.
Я знала много людей, рожденных в этой вере, подобных моей молочной сестре Бригите, ушедшей в монастырь, или Винни. А некоторые из придворных, как жена Грифлета Фрида, обратились в христианство в зрелом возрасте. Даже Ланс поддался очарованию этого мистического чудесного Бога, перестал посещать старые богомолья и часто весь вечер напролет молился в пустой церкви. И это вводило меня в смущение.
