Раздался смех – Герайнт слыл ярым защитником собственных владений и гордился своими усилиями по возрождению римского города Экзетер.
– Пока саксы сидят смирно, моя торговля на причалах Топшама процветает, – объявил он. – Торговое судно, взявшее на борт Паломида, было первым из многих: за последний год на восточные рынки отправились три корабля с грузом олова, а к нашим берегам пристали два судна из Византии, доставившие шелка, изящную посуду и много амфор с вином, причем лучшим, – заверил нас Герайнт. – Даже Кэй его бы одобрил. – Снова послышался смех, потому что сенешаль был известен как ценитель и знаток вина. – Мы согласны поделиться им со всеми, – прибавил учтивый вельможа, – кто соизволит нанести нам визит в Экзетер. Королева и я с радостью вас примем, хотя оружие вам придется оставить у городских ворот.
Недоуменный шепот пробежал среди собравшихся, но прежде, чем кто-либо успел задать вопрос, Артур спросил о положении в Корнуолле.
Король Корнуолла Марк так и не присоединился к Братству, и поэтому о делах в западных землях нам сообщал герцог Константин. Торговля с ирландцами развивалась успешно, леди Изольда оставалась по-прежнему самой привлекательной женщиной в Британии, и повсюду там вырастали церкви – народ, казалось, подражал своему королю.
Корнуолл был не единственным местом, где наблюдался подобный процесс. Агрикола Лонгхэнд, престарелый римский вдовец, которого после отражения ирландского нашествия Артур сделал королем Демеции, сообщил, что теперь ирландцы стали посылать через море не воинов, а святых мужей.
– Может, им больше нравится наш климат, – предположил он с улыбкой.
От Карбоника не оказалось ни одного представителя. Короля Пеллама несколько лет назад поразил собственный меч, и его рана в бедре никак не заживала. В результате его страна превратилась в мертвую землю, которую захлестнули чума и другие смертоносные эпидемии и опустошила засуха. Это королевство служило нам напоминанием о том, как судьба правителя связана с судьбами его страны – только энергичный здоровый монарх мог обеспечить здоровье и процветание своей стране.
Военачальник из соседней земли сообщил, что в Карбонике мало перемен: язычники молятся древним богам – просят прибрать короля к себе и дать им нового правителя, а христиане, коль скоро монарх обращен в их веру, умоляют свое божество даровать ему здоровье. А тем временем земля не засеивается.
Затем новости огласили правители Уэльса. Военачальники были больше озабочены грабежом скота, чем государственными делами и проблемами мирных жителей, полагая, что крутые отроги остановят их мародерствующих соседей с побережья. Они предпочитали полагаться на себя и с подозрением относились ко всему, что могло ограничить их власть. Дворы прибрежных королевств казались более космополитичными, и их владыки, такие, как мой кузен Маэлгон из Гвинедда, держали изысканные дома и свободно торговали с византийскими купцами, приплывающими из Средиземноморья.
Мэлгвина не было за Круглым Столом – он ушел в монастырь, и вместо него говорил регент. Я старалась не таращиться на него. Не его это вина, что его король был таким жалким.
Наконец настала очередь говорить Уриену, королю Нортумбрии, свирепому старому воину и гордому монарху. Когда-то, когда муж только начинал править, Уриен сам надеялся стать верховным королем и возглавил восстание против Артура, Но с тех пор, как он сложил оружие, у нас не было лучшего союзника.
Его страна процветала. Лишь на северной границе случались стычки с непокорным вождем из Каледонского леса. Саксы на восточном побережье вели себя тихо, но беспокоили постоянные наводнения: в Йорке, столице королевства, многие стоящие низко дома затапливало, и ими нельзя было пользоваться. Торговля по реке стала не той, что в дни империи. Все эти постоянные жалобы я пропускала мимо ушей, но подалась вперед, когда он стал рассказывать о моем родном Регеде.
– В качестве регента ее величества, – Уриен кивнул в мою сторону, – рад доложить, что угроза падежа скота, с которой столкнулись фермеры в Кендале, миновала. К первому мая крестьяне позаботились разложить на холмах как можно больше праздничных костров, и моровая язва отступила.
Я склонила голову и вознесла молитву Бригантин,[2] поблагодарив богиню за то, что та спасла страну, избавив от голода и эпидемий.
– Кузнецы Фурнесса шлют кольчугу верховному королю в качестве расплаты за долг трехгодичной давности, – продолжал Уриен. – А в остальном в озерном крае все хорошо.
Я пригляделась к суровому воину и подумала, что утаил он от нас. Хотя его собственная страна была обширна, Уриен, еще с тех пор, как я была девочкой, откровенно наслаждался, хозяйничая вместо меня в Регеде. Он не первый из регентов скрывал от настоящего монарха правду, чтобы тот не слышал о беспорядках, о несправедливых налогах и о том, как несчастен народ в его владениях.
Я заметила, что он не упомянул о своей жене, фее Моргане, и заинтересовалась, знает ли он вообще о том, что делает верховная жрица в святилище Черного озера? Любви между ними не осталось, и я решила, что он предпочитает вовсе не замечать женщину. Такое отношение основывается на поверье, что, если ее презирать, она перестает быть опасной. Но я-то знала, что это не так.
К тому времени, все высказались, и мужчины стали задавать вопросы Паломиду о странном вооружении, которое он привез с собой. Потом разговор перешел к вооружению вообще и тактике, о которой он узнал на востоке, и вскоре все гурьбой отправились на конюшню, чтобы осмотреть его замечательного арабского жеребца, про которого Паломид говорил, что он умнее и выносливее всех животных, на которых ему приходилось ездить.
Я собиралась разыскать Инид и поболтать с ней, но тут на меня налетела напористая корнуэльская матрона, которой очень хотелось, чтобы я приняла ее дочь в фрейлины. Мне они никогда не казались особенно полезными – девицы большую часть времени были заняты поисками мужей и не помогали мне при дворе. Но так же, как мы привязываем к себе родителей, производя их сыновей в оруженосцы, я не могла отказываться и от девушек. В этот раз, когда женщина принялась перечислять христианские добродетели своего чада, я предположила, что ее дочери будет лучше при Корнуэльском дворе, где так много епископов и священников.
– Но королева Изольда такая… – матрона подыскивала слова, чтобы выразить свое презрение и не показаться изменницей. Потом красноречиво пожала плечами. – В общем, у нее там были проблемы с Тристаном.
Я про себя вздохнула, подумав, что весь мир кинулся осуждать девочку-невесту, которая единственный раз в поисках собственной жизни сбежала с любовником. То, что Изольда потом вернулась к королю Марку и оставалась образцовой супругой, все обычно забывали.
