до блеска сапоги.
Заметив племянника, Марья Фёдоровна воскликнула:
- Вот, Серёжа, полюбуйся, что мужики-то удумали! Да ты поди сюда… - и обращаясь к управляющему, приказала: - Ну-ка, Василий Лукич, расскажи барину…
Сергей, проходя сквозь толпу, заметил косые взгляды, бросаемые на него со всех сторон, и впервые в жизни ощутил злобу, которая относилась непосредственно к нему. На войне он ненавидел врага и знал, что в свою очередь вряд ли может рассчитывать на любовь французов. Но там – на войне – такое положение вещей было вполне естественным, без этой взаимной ненависти никто из сражавшихся по обе стороны солдат просто не представлял себе войны. Эта ненависть не направлялась на кого-то конкретно, а была почти абстрактным чувством, поражающим всех и, вместе с тем, не относящимся ни к кому. Тогда Петрушевский и представить себе не мог, что когда-нибудь ощутит ненависть так близко и непосредственно, причём именно в тот момент, когда меньше всего будет этого ожидать.
Пройдя через толпу, Сергей остановился у крыльца и, глядя снизу вверх, выжидательно посмотрел на управляющего.
- А что тут рассказывать? – разводя руками, послушно затянул тот, - они, барин, поля господские косить отказываются…
- Ты, Василий Лукич, ври – да знай меру! – донёсся в ответ из толпы хрипловатый голос.
От крестьян отделился один старик. Его лицо почти полностью скрывала густая борода с проседью и длинные усы. Лишь карие глаза, светившиеся житейской мудростью и смекалкой, смотревшие вокруг с молодым задором, выделялись на тёмной коже. Сергей решил, что этот старик, должно быть, у мужиков за старшего, так как, едва бородач заговорил, они сразу послушно умолкли и расступились, пропуская его поближе к крыльцу.
Старик подошел к Сергею и, смело глядя то на него, то на Марью Фёдоровну, повторил:
- Знай меру…
Во всей его широкой, не по возрасту крепкой фигуре угадывалось нечто своеобразное, выделяющее его среди других.
- Мы не отказываемся вовсе, - объяснил бородач, сняв шапку и зажав её в руке,- милости мы просим… Извольте хоть один денёк дать, чтобы мы и свои-то покосы смогли выкосить… Сушь-то какая стоит! Луга уж желтеть начали, а коли дожди ударят, без сена останемся… Скотина зимой дохнуть будет.
- А ты, Матвей, молчал бы,- резко перебил его управляющий.— Тебе ли высовываться?
- А чего мне бояться? – с достоинством, спокойно продолжал старик. – Ежели ты на Ваньку моего намекаешь, так я за его не ответчик… Он – не дитё малое, своим умом живет…
- Он правильно говорит! – одобрили из толпы. — Луга не скосим, к весне с голодухи помрем!
- Тётя, - тихо начал говорить Сергей, поднявшись на крыльцо и встав рядом с Марьей Фёдоровной.— По-моему, нужно удовлетворить их желание… иначе вы рискуете не только получить нечто вроде бунта, но и оказаться в убытке из-за голода.
- Нет! – Марья Федоровна раздраженно поморщилась и сердито посмотрела на племянника. Она никак не ожидала от него такого совета. — Пока я здесь хозяйка, не бывать этому!
Она помолчала, обводя мужиков изучающим грозным взглядом и громко, уже для них, добавила:
- Решение мое неизменно! А бунтовать вздумаете. На конюшне розог хватит!
С этими словами она круто повернулась и скрылась в доме. Замешкавшийся было, Василий Лукич последовал за хозяйкой.
Петрушевский, пораженный ответом тётки, остался на крыльце.
- Да… вот и весь сказ, - услышал он.
- А барин-то наш, видать, не больно смелый, тётки боится, - насмешливо заметил кто-то из мужиков.
***
- Да вы ничего не кушаете! – голос Никитина вернул Сергея к действительности. — И вообще, по-моему, вы чем-то озабочены…
- Прошу прощения… Я, кажется, задумался, - извинился Сергей, но продолжал смотреть рассеянно. – Знаете, после ранения дороги действуют на меня не лучшим образом, - объяснил он.
- Ничего-ничего, - Никитин вытер губы салфеткой и неожиданно просил: - Как там Анна Александровна? Давно её не видал…
- Анна Александровна? – Петрушевский, недоумевая, посмотрел в лицо графа.
Самодовольное и уверенное оно вдруг сразу стало смущённым, и это было тем более странным, что, казалось, это чувство вообще неведомо ему. Нет, смущение никак не вязалось с раскованным обликом Никитина.
- Что вы имеете в виду? – уточнил Сергей.
- Собственно, так… вообще, - пробормотал Никитин и, пытаясь скрыть своё замешательство, принялся сосредоточенно нарезать принесенное официантом жаркое.
- Мой интерес неслучаен, - каким-то почти извиняющимся тоном объяснил он через минуту, немного придя в себя. – Впрочем, Анна Александровна… такое создание… Думаю, вы поймете мой интерес…
- Да, да… я.. – невнятно проговорил Сергей и, поднявшись из-за стола, с поспешностью произнес: - Прошу прощения, сударь.. С вашего позволения я вынужден покинуть вас… Одно дело не терпит отлагательств. Был рад встрече.
И не замечая удивления Никитина, он удалился.
_________________________________
* В 1740 году российские предприниматели начали заниматься разведением форели. С этой целью в Рошпе и Гостилицах Петербургской губернии были построены специальные водоёмы. Постепенно высокая цена на эту рыбу стала служить стимулом для развития мелких форелеводческих хозяйств.
** Половой - в России XIX — начала XX веков трактирный слуга, выполнявший обязанности официанта. Происходит от слова «пол»: одной из обязанностей трактирного слуги было держать в чистоте пол в помещении.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Коллаж автора
Наконец, осеннее ненастье сменилось зимней белизной и морозной свежестью. После летнего безлюдья Петербург ожил. По Невскому с шумом и гиканьем извозчиков проносились экипажи, оставляя на юном снегу ровный след от полозьев. Прохожие, плотно кутаясь в шубы и шинели, поднимая повыше воротники, спешили куда-то и радовались этой перемене, происходившей из года в год, но каждый раз казавшейся неожиданной, чудесной и неповторимой.Вернувшись в Петербург, Петрушевский по вечерам сидел дома, и тем самым изменял своей прежней привычке с головой окунаться в столичную вечернюю жизнь, проводя свободное от службы время на балах, в визитах и прогулках. Сидя у окна в кабинете, переполненном книгами, или возле жаркого камина гостиной, он дымил трубкой и смотрел перед собой невидящим взглядом. Потом вдруг вскакивал, сунув руки в карманы халата, и принимался быстро расхаживать из угла в угол. Иногда он торопливо писал что-то, затем, скомкав исписанный лист, раздраженно бросал его в камин и долго смотрел, как бумага корчится и тает в безжалостном пламени.Однажды за таким времяпрепровождением его застал Синяев.- Вот уж не ожидал
