Она повернула голову, чтобы взглянуть на него:
— Вы читаете мои мысли!
— Сегодня за обедом я почувствовал, что это в моих силах, — сказал принц. — Не знаю, как это можно объяснить, да и надо ли?
Он как-то странно взглянул на Авилу.
Чтобы как-то избавиться от смущения, она принялась засыпать его вопросами.
Он рассказал ей, как мраморные элементы Парфенона были выкрашены в различные цвета: голубой, красный и золотой.
— Сегодня он выглядит таким же, каким видели его наши предки в 438 году до новой эры, когда он был только выстроен, — сказал принц.
Пока они прогуливались среди колонн, он цитировал ей Перикла, и время летело незаметно.
— Как все-таки удивителен Парфенон, — сказал принц. — Когда я думаю о нем, это согревает мне сердце, когда я смотрю на него, мои глаза отдыхают.
— Вы совершенно правы, — ответила Авила, — но иногда, при виде этого великолепия, я не могу не чувствовать себя маленькой и незначительной.
— Ничто в мире не сможет сделать вас маленькой и незначительной, — сказал принц.
Затем они отправились осматривать Эрехтейон, шесть колонн которого были выполнены в форме статуй, изображающих прекрасных дев-кариатид. Как объяснил принц, кариатида по-гречески — это жительница небольшого местечка Кариар.
Статуи застыли в причудливых движениях ритуального танца, который когда-то были призваны исполнять эти девушки.
Авиле показалось, что было что-то одновременно прекрасное и загадочное в этих движениях.
Сам же Эрехтейон вызывал у нее странное ощущение умиротворения.
Вдруг она почувствовала, что принц смотрит на нее.
И уже в который раз он заговорил о том, о чем она только что думала:
— Именно здесь хранился священный плащ богини Афины.
— О! Как бы я хотела ее увидеть! Вы только представьте себе!
— Мне не надо представлять, я уже ее вижу.
Авила удивленно взглянула на него. Но, поняв, что он говорил о ней, смущенно покраснела.
— Это место будто создано для вас, — воодушевленно продолжал принц. Если Парфенон — олицетворение мужественности, то Эрехтейон поистине заключает в себе женское начало. Вы можете смеяться, но я чувствую, что когда-то вы уже освятили это место своим присутствием. Вы такое же дитя света, как и Афина.
Авила поняла, что не дышала, пока принц говорил.
Она с трудом могла поверить, что кто-то говорил ей о том, о чем она давно думала, о чем мечтала.
Всегда, когда она читала легенды о богах и богинях, она представляла себя на их месте.
Поэтому для Авилы сравнение с Афиной было самым лучшим комплиментом.
Более того, она чувствовала себя крайне польщенной еще и потому, что была уверена: то, что принц сравнил ее с богиней своей страны, было в его устах высшей похвалой.
Принц же тихо продолжал:
— Вы и представить себе не можете, как много значила Афина для древних греков, с какими противоречиями было связано служение этой богине.
По мере того как он продолжал, его голос становился все глуше:
— Предания говорят об Афине-воительнице с копьем в руках, об Афине-спутнице, Афине — г хранительнице домашнего очага. Она была также Непорочной Девой Афиной, охранявшей город, чтобы никто не мог его осквернить.
— Вы так красиво об этом рассказываете, — еле слышно произнесла Авила.
Принц сделал паузу и затем продолжил:
— Афина известна так же, как богиня любви, а девы, статуями которых мы только что восхищались, считаются ее жрицами.
Он взглянул на Авилу и добавил:
— Теперь я знаю, почему меня всегда больше тянуло в Эрехтейон, чем в Парфенон.
Авила подумала, что, если он сейчас добавит что-то еще, это может испортить всю прелесть сказанного ранее.
Она медленно пошла к карете. Принц молча шел с ней рядом.
Авиле показалось, что он вновь прочел ее мысли.
«Как же такое возможно?»— мысленно спросила она себя.
Тем не менее они понимали друг друга без слов. Это было так неожиданно и странно, что Авила даже испугалась.
Когда они дошли до кареты, принц мягко сказал:
— Не бойтесь. Вы гречанка, и это многое объясняет: вы слышите то, что многие люди не в состоянии услышать, и видите то, что для многих невидимо. Все это часть волшебной и славной земли, которая дает людям, принадлежащим ей, силу и чудодейственные способности.
Они уже подходили к карете, когда леди Бедстоун проснулась:
— Надеюсь, вы хорошо провели время? — спросила она.
Этот вопрос вернул Авилу к реальности.
Ужин был подан рано.
Английский посол пригласил в этот вечер много почетных гостей, которым было необходимо познакомиться, как они были уверены, с принцессой Мэриголд.
Среди них было много приятных молодых людей, но все они как-то проигрывали по сравнению с принцем.
Авила чувствовала его присутствие, даже если он и находился в это время в другом конце зала.
Он был так красив, что Авила не могла не сравнивать его с Аполлоном.
Его присутствие странным образом действовало на нее, и ей было трудно поддерживать разговоры с кем-либо.
Во время приема она подошла к окну, чтобы полюбоваться огнями города.
Над Парфеноном сияли звезды.
Как-то ее мама рассказывала, как греки любят свет и не устают описывать, как он божественно красив.
— Они любят блеск песка и камней, омываемых морем, — вспомнились ей рассказы матери, — и поэтому для храма Аполлона они выбрали место на двух утесах-близнецах, которым дали имя «Сияющие вершины».
«Как бы я хотела отправиться в Дельфы, — думала Авила, — даже несмотря на то, что это довольно далеко. И как было бы прекрасно, если бы Дарий отправился со мной».
Она уже представляла себе, как они вдвоем с принцем прогуливаются по Дельфам.
Только она подумала о нем, как почувствовала, что он уже рядом.
— Никто, кроме греков, — заговорил принц, — не уделяет столько внимания свету, особенно ночью. Свет — это их защита от порождающей зло тьмы.
— Я что-то слышала об этом, — взглянув на принца, прошептала Авила.
Он продолжал:
— Древние греки осознавали, сколь много тьмы в людских душах. А потому они верили, что ночь — это именно то время, когда зло может полностью овладеть человеком.
— Очевидно, они были очень суеверны, — сказала Авила.
— Возможно, но они не позволяли суеверию затмить их разум, — ответил принц, — и они, как и я, верили, что свет мысли способен рассеять душевную мглу.
Авила не ожидала услышать подобные рассуждения из уст довольно молодого человека.
Тем не менее нечто подобное она уже обсуждала со своей матерью и реже — с отцом.
— Вы приехали узнать Грецию и найти ответы на вопросы, которые давно терзали ваш разум, — говорил Дарий, — но на самом деле вы уже знаете, что именно не давало вам покоя.
