«Мы идем вместе в последний раз».
Наконец они добрались до самого верха и поравнялись с церковью. Итан наклонился и спросил у Мэтти:
– Устала?
И она, часто дыша, отозвалась:
– Ну что ты! Было так чудесно!
Он повел ее к варнумовским елкам, крепче прижав к себе.
– Салазки, наверно, Нед Хейл позабыл. Оставлю-ка я их где взял.
Он подкатил санки к калитке Варнумов и прислонил к забору в густой тени елок. Выпрямившись, он почувствовал в темноте, что Мэтти придвинулась к нему вплотную.
– Здесь целовались тогда Нед и Рут? – задыхаясь, шепнула она и порывисто обняла его. Ее губы, как бы ища спасения, скользили по его лицу, и он сжал ее в объятиях, потрясенный и счастливый.
– Прощай, Итан, прощай! – прошептала Мэтти и снова поцеловала его.
– Нет, Мэтт! Я тебя не отпущу! – вырвалось у него, как давеча на кухне.
Она высвободилась из его объятий и разрыдалась.
– Я и сама уехать не смогу!
– Что же делать, Мэтт? Что нам делать?
В напряженной тишине часы на церковной башне пробили пять.
– Ой, Итан, мы опоздаем! – воскликнула она сквозь слезы.
Он снова привлек ее к себе.
– Опоздаем? Куда? Неужто ты думаешь, что я теперь дам тебе уехать?
– Если я не сяду на поезд, что со мной будет?
– А что тебя ждет, если ты сядешь на этот несчастный поезд?
Она замолчала и потерянно стояла перед ним, и он сжимал ее холодные, безжизненные пальцы.
– Нам друг без друга не жить. Как же мы можем теперь разлучиться? – сказал он тихо.
Она не двигалась и как будто не слышала его слов, потом вдруг вырвала руки, обхватила его за шею и судорожно прижалась к его лицу мокрой от слез щекой.
– Итан, Итан! Давай съедем вниз!
– Вниз? Куда вниз?
– По горе. Давай съедем! – взмолилась она. – Съедем так, чтоб больше не встать.
– Мэтт! Что это еще за выдумки?
Она торопливо зашептала ему в самое ухо:
– Так, чтобы врезаться в дерево. Ты сам сказал, что у тебя глазомер… И тогда не нужно нам будет разлучаться.
– Что ты такое несешь? С ума сошла?
– Пока нет, но без тебя сойду.
– Ох, Мэтт! – простонал он.
Кольцо ее рук сжалось еще отчаяннее, и она заговорила в сильном волнении:
– Итан, если я уеду, я все равно пропаду. Одна я жить не смогу. Что меня ждет? Ты же сам говорил. И от кого я видела добро, кроме тебя? А теперь в дом заявится какая-то посторонняя… уляжется на мою кровать, где я столько ночей проворочалась… всё твои шаги слушала…
Каждое ее слово было будто клок, вырванный у него из сердца. Он до мельчайших подробностей видел этот постылый дом, куда ему предстояло вернуться, лестницу, по которой он должен будет всходить каждый вечер, женщину, которая будет ждать его за дверью спальни… Неожиданное признание Мэтти, когда он понял наконец, что все случившееся с ним случилось и с нею, казалось ему невероятным чудом, и он никак не мог опомниться; и потому мысль о доме возбуждала у него еще большее отвращение, а возврат к прежней жизни представлялся еще более невыносимым.
Она продолжала еще о чем-то просить его, перемежая мольбы рыданиями, но он уже не слышал ее слов. Шапочка сбилась у нее на затылок, и он гладил ее по волосам, гладил без конца, чтобы унести и сохранить в своей ладони это ощущение, как земля хранит спящее зерно. Потом он опять отыскал ее губы и как будто перенесся вместе с ней к Черному озеру, в тот далекий, жаркий августовский день… Но ее щека, когда он прикоснулся к ней лицом, была холодная и мокрая от слез, и он увидел в ночи дорогу к станции и услышал отдаленный свисток паровоза…
Под густым шатром елок, смыкавшимся у них над головой, было темно и тихо, как в могиле. «Может, в могиле так и будет, – сказал себе Итан. – Хотя тогда я уже ничего не буду чувствовать…»
Старый гнедой, привязанный на той стороне дороги, внезапно заржал, и Итан подумал: «Наверное, вспомнил, что пора ужинать…»
– Пойдем, – шепнула Мэтти и потянула его за руку.
Ее мрачная решимость совершенно парализовала его волю; она казалась ему олицетворенным орудием судьбы. Он вытащил из-под елок санки и, выйдя на дорогу, где было посветлее, еще долго хлопал глазами, как разбуженная днем ночная птица. Настал час ужина, и все старкфилдские жители сидели по домам; поблизости не было ни души. Небо, набухшее тяжелыми тучами – предвестниками оттепели, – нависало так низко, как бывает летом перед грозой. Он напряженно вглядывался в полумрак, и собственное зрение казалось ему не таким острым, как всегда.
Он сел на санки, и Мэтти тут же уселась спереди. Шапочку она потеряла, и ее волосы щекотали ему лицо. Он вытянул ноги, уперся каблуками в снег и обеими руками запрокинул ее голову назад – но тут же вскочил и приказал:
– Ну-ка, вставай!
Она всегда подчинялась его повелительному тону, но на этот раз только вся сжалась и отчаянно запротестовала:
– Нет, нет, нет!
– Вставай, слышишь?
– Зачем?
– Я сам хочу сесть спереди.
– Нет, нет, Итан! Как же ты будешь править?
– Зачем мне править? Поедем по колее.
Они переговаривались сдавленным шепотом, словно боясь, что их подслушает ночь.
– Вставай, вставай же! – торопил он, но она только беспокойно повторяла:
– Почему ты хочешь сесть вперед?
– Да потому… потому что мне хочется, чтобы ты обняла меня сзади, – выговорил он запинаясь и рывком поднял ее на ноги; и она больше не противилась, то ли поверив этим словам, то ли просто покорившись его властному голосу.
Он наклонился, провел рукой по гладкой, как стекло, колее, накатанной бесчисленными полозьями, и старательно установил санки в нужное положение. Она подождала, пока он, скрестив ноги, усаживался на переднее место, потом быстро села сама и цепко обхватила его руками. Ее дыхание обожгло ему затылок, и он уже готов был вскочить, но мгновенно вспомнил, что выбора нет. Мэтти права: чем разлука, уж лучше так… Он перегнулся назад и снова привлек ее к себе.
В тот момент, когда санки тронулись с места, гнедой опять тоскливо заржал, и этот знакомый звук, потянувший за собой целую вереницу спутанных образов, преследовал его весь первый отрезок пути. На середине спуска, где была впадина, санки резко подпрыгнули и снова начали головокружительный лет по прямой. Они неслись как на крыльях, и ему казалось, что они и впрямь летят, летят не вниз, а вверх, в затянутое тучами ночное небо, а Старкфилд, словно песчинка во вселенной, остается где-то далеко под ними… Потом впереди, у изгиба дороги, возник и затаился до поры до времени старый вяз, и Итан сказал, стиснув зубы: «Сейчас все кончится – сейчас все кончится!»
Теперь он не спускал глаз с дерева. По мере приближения Мэтти все теснее прижималась к Итану, и ему уже казалось, что ее кровь
