— Отчего же, знаю, — дочь д’Артаньяна нахмурилась. — Бывшая возлюбленная вашего отца, с которой он переписывался, верно? Леон рассказал нам. Вы, кажется, считаете эту Корнелию ведьмой.
— Я сама не знаю, что я считаю, — Эжени устало потрясла головой. — Я должна рассказать вам всё по порядку.
Жаклин внимательно выслушала её рассказ и, к огромному облегчению Эжени, отнеслась к нему серьёзнее, чем Леон. Обе они пришли к выводу, что странное отравление Клер после того, как она выпила из бокала Эжени, не может быть просто совпадением. Так же единогласно обе решили, что ни Кольберу, ни Клер не следует знать о возможном вмешательстве Корнелии — доказательств никаких нет, и они могут оклеветать невиновную женщину или навлечь подозрение на себя. Жаклин пообещала обо всём рассказать Анри и Раулю и разузнать побольше о Корнелии де Пуиссон, Эжени же кинулась на поиски Леона и Анжелики.
К вечеру все дети мушкетёров уже знали о случившемся. Леон, полный ярости, готов был тут же примчаться во дворец, чтобы отыскать того, кто пытался отравить Эжени, Анжелика то участливо расспрашивала девушку о её здоровье, то принималась молиться. Рауль призывал всех сохранять спокойствие и разобраться вначале, не мог ли кто-то другой желать Эжени или Клер смерти или тяжкой болезни, и не могло ли состояние Клер действительно быть вызвано несвежей едой. Анри и Жаклин наперебой делились добытыми за день сведениями о Корнелии де Пуиссон, а Эжени неподвижно сидела в кресле, глядя в угол, и пыталась уложить кружащиеся в голове обрывки мыслей в одну стройную картину.
О Корнелии было известно не так уж много: как и Виктор Туссак, как и Луиза де Круаль, она предпочитала скрываться, прятаться в тени, не оставлять после себя лишних имён, титулов, названий и мест. Говорили, что родом она откуда-то из Бретани, что рано лишилась родителей, но приобрела их наследство, что никогда не была замужем, но имела множество любовников, что в последнее время стала набожной и исправно посещает церковь. В воображении Эжени рисовался портрет богатой, красивой, умной и опасной женщины, которая получила почти неограниченную свободу и весьма ловко этой свободой распорядилась. Страх перед Корнелией отступал, и его место занимали обида и зависть: почему сама Эжени не могла жить так же свободно, как Корнелия, почему её мать не получила даже сотой доли того счастья, что выпало на долю бывшей любовницы отца, и почему несоизмеримо более счастливая Корнелия преследует их, ввергая в ещё большие несчастья?
— Я должна поговорить с ней, — решила она, когда голова уже начала идти кругом от бесконечных споров и восклицаний детей мушкетёров. — Говорят, Корнелия де Пуиссон набожна и каждое воскресенье ходит в церковь? Отлично, завтра воскресенье, я приду и поговорю с ней. Возле церкви, при скоплении людей она не сможет причинить мне вред.
— Я могу пойти с вами, — немедленно вызвался Леон, но Эжени яростно замотала головой.
— Нет, я должна говорить с ней одна. Иначе Корнелия заподозрит, что мы желаем зла, хотим её арестовать, похитить или что-нибудь в этом роде.
— И что вы ей скажете? — с искренним любопытством спросила Анжелика. — Просто попросите оставить вас в покое и больше не травить людей? Вряд ли она послушается!
— Я ещё не знаю, что я скажу, — призналась Эжени. — Но я придумаю.
***
Воскресное утро выдалось ясным и тихим. На улице было жарко, всё вокруг словно заволокло дремотной пеленой, деревья поникли под тяжестью густых тёмно-зелёных листьев, птицы пересвистывались неохотно и лениво, и даже извечный гомон парижан как будто стал тише. Эжени уже и не помнила, когда она последний раз была на исповеди или причащалась — теперь она входила в церковь или собор только для поисков очередной нечисти. Из-за этого ей казалось кощунственным заходить внутрь, поэтому она терпеливо ждала у входа, мысленно шепча про себя «Отче наш» и щурясь от яркого летнего солнца.
Наконец Корнелия де Пуиссон показалась в дверях, снимая с головы лёгкую кружевную накидку. На этот раз она была одета скромно, в чёрное гладкое платье без всяких украшений, волосы собраны в простой узел, но солнечный свет играл на них, превращая в расплавленное золото, и Эжени вдруг вспомнилось поверье, что все рыжие — ведьмы.
Отбросив внезапное оцепенение, она быстро подошла к Корнелии, пока та ещё не успела сесть в ожидавшую её карету, и негромко окликнула:
— Госпожа де Пуиссон!
Корнелия развернулась, и на лице её при виде девушки на миг появилось удивление, но оно тут же сменилось холодноватой придворной улыбкой, напомнившей Эжени улыбку Кольбера.
— А, мадемуазель де Сен-Мартен! Не ожидала увидеть вас здесь.
— Мы можем поговорить? Это займёт немного времени.
— Пожалуйста, — Корнелия пожала плечами. — Если хотите, можете сесть в мою карету.
— Нет уж, я предпочту остаться здесь. Полагаю, вы слышали о произошедшем на недавнем балу в Лувре?
— Нет, не слышала, — точёные брови Корнелии приподнялись. — Я уехала слишком рано и, как всегда, пропустила всё самое интересное. А что там произошло? Какая-то дуэль? Любовная интрига?
— Отравление. Клер, фрейлина королевы и племянница министра финансов Кольбера, слегла с рвотой и резью в животе и едва не отдала Богу душу.
— О, бедняжка! — на лице Корнелии не дрогнул ни один мускул. — Как же это её угораздило? Съела что-то нехорошее? Или её пытались отравить? А может, тут вовсе не в отравлении дело? Иногда молодых девушек тошнит совсем по другой причине, — она лукаво улыбнулась.
— Клер по случайности выпила всё шампанское из моего бокала, — с убийственной серьёзностью продолжила Эжени. — А за несколько минут до этого вы налетели на меня и задели мой бокал, так что вино едва не разлилось. Едва, но не разлилось, и я собиралась его выпить, — она посмотрела прямо в обманчиво сонные глаза Корнелии, полуприкрытые тяжёлыми веками.
— Что вы имеете в виду? — улыбка исчезла с лица её собеседницы. — Знаете, мадемуазель де Сен-Мартен, мне оскорбительны такие намёки, и я не понимаю, чем вызван этот нелепый разговор!
— Мой отец рассказывал мне о вас. Венсан де Сен-Мартен, вы должны его помнить, — тихо проговорила Эжени, не отрываясь от глубин ореховых глаз, которые при упоминании имени Венсана потемнели почти до черноты. — Перед смертью он завещал мне ваши письма, — это было ложью, но Корнелия вряд ли могла об этом знать. — Корнелия де Пуиссон, его давняя возлюбленная. Вы напоминали ему о богине Гекате.
— А ведь поклялся никому и никогда не рассказывать, — у неё будто свело скулы. — Интересно, как чувствовала себя ваша матушка, узнав, что её муж всю жизнь любил другую женщину?
— А он не любил, — спокойно ответила Эжени. — Он сказал, что любил вас прежде, но теперь у него есть только его семья, моя мать и я. Он всегда считал, что вы не были бы счастливы вдвоём, — а это уже было правдой, прямой цитатой из письма Венсана.
— Он солгал, — губы Корнелии искривились, словно она пыталась сдержать смех или плач. — Он всегда любил только меня одну!
— Он боялся вас, — ответила Эжени. — Перед смертью он написал вам письмо, в котором заклинал оставить в покое его и его семью. Вы угрожали причинить вред мне и моей матери? Не потому ли он так быстро угас от обычной простуды? Может, вы подтолкнули его совершить страшный грех и наложить на себя руки?
— Если бы мы с Венсаном стояли на краю пропасти, то я столкнула бы его туда, даже если бы мне пришлось полететь следом! — с неожиданной злобой прошипела Корнелия, становясь похожей на смертельно опасную золотую змею. — Так что я не раскаиваюсь, если это я стала причиной его гибели! Единственное, о чём я жалею, это о том, что не я вылила яд в его стакан!
— Поэтому вы решили вместо этого подлить яд мне?
— Ты всё равно ничего не докажешь, девочка, — Корнелия снова скривила губы. — И поверь, если бы ты знала, что сделал твой отец, ты бы сама на коленях молила меня простить его!
— На колени я не встаю даже перед своим любовником! — ощерилась Эжени. — Что такого ужасного совершил мой отец? Бил свою дочь и домогался её? Насиловал и душил молоденьких девушек? Преследовал одинокую мать, угрожая раскрыть её тайну? Высасывал из людей кровь? Заставлял их убивать за себя? Что он сделал?
