Канторович метнул на нее умоляющий взгляд, и Фаня замолкла.
Сколько времени прошло – бог весть. Защитники спокойно говорили по-китайски: возможно, о том, что к подсудимым нельзя применять сто первую статью, да и вообще никакую.
За окном на карнизе сидел голубь. Игра света и тени: одна лапа красная, другая черная.
Судья объявил перерыв.
– Он вроде прислушивался к Ма Дэчжэну, – сказал Грейбус.
Нина кивнула: Ма был похож на китайского мудреца.
Первого июля маршал Чжан Цзолинь стал генералиссимусом и объявил амнистию.
– Золотой халат себе сделал – на восемьдесят восемь тысяч! – сообщил Канторович на свидании. – Верно, прочит себя в новые императоры.
Тюрьма ликовала. Каждый день во дворе выстраивали заключенных из нижних этажей, и представитель администрации кричал тонким голосом что-то вроде «Ты свободна!». Восторженный вопль, аплодисменты.
Нину не приглашали спуститься вниз. Вскоре она поняла: тюрьма опустела. Иногда ей казалось, что она осталась здесь единственной арестанткой.
Второе заседание: защитники доказывали, что подсудимые подлежат амнистии; судья едва заметно усмехался. Нина не выдержала, попросила слова:
– Вызовите капитана «Памяти Ленина» и тех, кто обыскивал нас! Они вам скажут – мы не везли ни оружия, ни подрывной литературы.
Судья уставился на нее, произнес что-то. Переводчик помотал головой:
– Капитана здесь нет, так что это невыгодно для вас, иначе дело затянется на несколько недель.
Что он имел в виду? Что он, господи помилуй, имел в виду?!
Нина встретилась взглядом с Бородиной, с дипкурьерами. Никто не понял значения этих слов: то ли судья хотел побыстрее разделаться с ними, то ли и вправду желал им добра.
В ночь перед последним заседанием Нина не могла уснуть. «Я себя доведу…» – но именно этого и хотелось: сердечного приступа, инсульта, чего-нибудь такого, чтобы уснуть и не проснуться. Впрочем, ждать осталось недолго: завтра приговор, а потом выведут на площадь, поставят перед толпой…
Когда Нине было десять лет, уличная цыганка нагадала ей троих сыновей и долгую спокойную жизнь. Мама дала лгунье рубль. Если бы цыганка сказала правду, ей бы и копейки не досталось. Ведь это дичь какая-то:
…Ты переживешь мировую и Гражданскую войну в России, потом – гражданскую войну в Китае. Первым браком сочетаешься с графом, но все потеряешь. Потом выйдешь за нищего журналиста – и снова все потеряешь. Твой ребенок погибнет, но у тебя будет много денег. Когда тебе исполнится тридцать лет, тебя казнят китайцы за попытку государственного переворота.
Наверное, когда рубят голову – это не так страшно: ничего не успеешь почувствовать.
Столько раз Нине снился безголовый петух: она заглядывала в сонники, спрашивала врачей и гадалок – никто не мог дать объяснения. А все оказалось просто.
2
Снова зал заседаний, снова голуби в окне. Секретарь читал протокол; переводчик, зевая, переводил.
Нина не сводила тяжелого взгляда с судьи. Что приказал ему Чжан Цзолинь? Судебные слушания – только фарс, каждый охранник знает это. Если все известно, зачем мучить? Или это часть наказания – прелюдия к китайским пыткам?
Судья долго писал, кисточка его постукивала о край банки с тушью.
«Они сейчас будут меня убивать…»
Судья ударил печатью по бумаге, сказал что-то – тихо и бесстрастно. Вот оно…
Переводчик поскреб щеку.
– Судья Хо Цун от имени Республики провозглашает…
3
Посольский квартал – высокая стена, особняки, магазины и сады. Чистота и сытость, покой и богатство.
Клим встретился с судьей Хо Цуном в маленьком ресторане «Золотая пагода», в отдельном кабинете.
Судья – невысокий, с гладко зачесанными назад волосами – сидел перед Климом, сложив руки на животе.
– Очень приятно, что вы знаете шанхайский диалект. Здесь, в Пекине, это редкость. А мне, признаться, иногда хочется поговорить на родном языке.
Клим пытался не выказывать нетерпения.
– Двести тысяч серебряных долларов, – наконец произнес Хо Цун. – Вы должны понимать: если я освобожу Бородину и ее людей, меня объявят государственным преступником. Я потеряю все, что нажил годами непосильной службы.
– Я понимаю.
– Пусть ваши люди принесут половину суммы до объявления приговора. А другую – сразу после освобождения заключенных. У меня будет не больше часа, чтобы скрыться из города.
– Хорошо, – отозвался Клим.
Двести тысяч. Жизнь Нины стоила двести тысяч кусочков серебра. И единственный человек, который мог дать их, – товарищ Сталин.
4
Рубцов обманул: приговор огласили утром, а не в два часа пополудни.
Когда Клим примчался к зданию суда, там уже стояло оцепление и метались журналисты в надежде разузнать подробности.
– Судья был подкуплен! – неслось по толпе. – Сразу после заседания он сел в автомобиль и уехал.
– Чжан Цзолинь в ярости. Жену, брата и детей судьи уже арестовали.
Клим бросился к советскому посольству, там тоже была толпа: репортеры, зеваки, много русских. У входа появился человек во френче:
– Товарищ Бородина и ее спутники были здесь, но они уже уехали из посольства.
– Куда они направились? – выкрикнул Клим.
– Сожалею, я не в курсе.
Он до вечера колесил по городу, был в доме у Рубцова: сколько ни колотил в калитку, никто не открывал. Перелез через забор – пусто, на двери висячий замок. В адвокатской конторе – только насмерть перепуганная секретарша.
– Канторович не появлялся сегодня. Приходили солдаты и полицейские, они тоже его спрашивали.
Опять посольство, здание суда, тюрьма, редакции газет…
Бесполезно. Нина исчезла.
Клим вернулся в гостиницу. Китти повисла у него на шее:
– Папа пришел! Я сегодня была неумницей, но недолго: я хотела подметать, но няня Валя не дала. А еще я тебя люблю-прелюблю и заобнимаю всего насквозь. Ну что ты не смеешься, когда щекотят?!
Клим прижал ее к себе:
– Я буду смеяться. Честно, буду.
Глава 80
1
Дон Фернандо пел на весь Шанхай о любви. Голос его доносился из распахнутых окон, из ресторанов и уличных репродукторов:
– Огню уже не разгореться,
Не вспоминай прошедших дней…
Нет в мире ничего страшней,
Чем спазмы умершего сердца.
Дон Фернандо откинулся на спинку стула. Лицо его было красным, от виска до ворота тянулась дорожка пота, глаза сияли торжествующим блеском.
– В эфире был дон Фернандо Бурбано, – сказал Клим, – а я прощаюсь с вами. Встретимся завтра в одиннадцать утра на той же волне. Счастливо.
Дон Фернандо промокнул лоб платком:
– Слышал, что Марта учудила? Какой-то тип ходил к ней в бордель, пользовался девочками в кредит, а платить не платил. В прошлое воскресенье она явилась на мессу в церковь, а когда стали собирать пожертвования, опустила в корзину его расписки: «Подателю сего уплатить в счет долга в публичном доме…» Скандал был дикий!
Клим рассмеялся:
– Прелесть какая! – И тут заметил, что сидевший за стеклом техник отчаянно машет руками. – Ой, кажется, мы микрофон забыли выключить!
Дон Фернандо сначала хохотал, потом ругался, а потом решил, что так и надо: теперь о его оплошности будут говорить в каждом трамвае. Бесплатная реклама!
Постучав, в эфирную студию заглянула секретарша Оленька. В руках у нее была русская газета.
– Клим, посмотрите, тут перепечатка из «Правды»: Фаня Бородина уже в Москве, а Чжан Цзолинь ее до сих пор в Пекине ищет, награду объявил в тридцать тысяч долларов. Вот, – Оленька ткнула ногтем в заголовок, – у нее интервью брали.
