Сплетни между тем нарастали, как снежный ком, переходя от человека к человеку в разных концах империи. Теперь искра превратилась в пламя. Повсюду только и говорили о том, когда же шехзаде Мустафа свергнет отца с престола.
– Ты слышал, эфенди? Шехзаде Мустафа сказал, что с него хватит.
– Сказать-то сказал, ну и что? Разве кто-то к нему прислушивается? Падишах совершенно не собирается никому уступать свое место. А ему следовало бы давно уступить трон, ведь он постарел. Но нет, ничего он не уступит, а даже если и захочет уступить, ему московитская жена не позволит.
– Но когда-нибудь же он отойдет от дел. Хотя время у него еще есть.
– Какое время, эфенди. Вся страна кипит, как котел. Чего шехзаде ждет? Янычарам, видно, нужно вновь перевернуть казаны, вновь устроить погром.
– Ты что, совсем ничего не знаешь? Янычары ничего не сделают без приказа Мустафы. Солдаты как его видят, всегда радуются и говорят: «Один Явуз ушел, другой Явуз пришел».
– Пришел бы этот Явуз поскорее.
– Придет, придет. Наш покойный султан Явуз Селим Хан в сорок лет взошел на престол. Так что шехзаде Мустафа говорит всем беям и агам, которые приходят к нему на поклон, что Аллах и ему дарует трон в сорок лет.
– А сколько лет Мустафе Хану?
– Говорят, скоро будет тридцать восемь.
– Вай, вай, вай. Ему надо ждать еще два года. Интересно, кто же доживет до такого времени. Интересно, он сам-то доживет?
Все, о чем говорилось в военных казармах, моментально достигало ушей падишаха. Хюррем, признаться, и сама была в растерянности от того, каких размеров достигли разговоры. Она продолжала играть роль защитницы Мустафы. «Шехзаде вырос у нас на глазах, – твердила она Сулейману, – мы ни разу никогда не видели непочтительного обращения с его стороны. А разве вы видели, чтобы верить таким наветам?»
– Видеть-то мы не видели. Но мы знаем, что дыма без огня не бывает. Жажда власти лишает человека разума и сердца. Он забывает и сыновний, и родительский долг. Если бы такого не было, то разве стал бы наш дед убивать своих братьев? А наш отец – своего отца?
Хюррем повернула к мужу заплаканное лицо: «Неужели повелитель хочет сказать, что он поверил этой лжи?»
Внутренние муки отразились на лице Сулеймана. Он задумчиво посмотрел на жену. «Я ни во что не верю, – прошептал он. Он был таким печальным, что не заметил глубокого волнения, на мгновение появившегося на лице Хюррем. – Я ни во что не верю. Это наш сын и наше государство. На кону либо жизнь государства, либо жизнь сына. Нужны доводы, доказательства».
Хюррем предполагала, что дело пойдет именно так. Но ее план был очень тщательно продуман. Она сказала про себя: «Скоро я тебе дам доказательства и доводы». А сама улыбнулась, будто радуясь его словам: «Я знала, что вы не поверите клевете».
Тоска и волнение в глазах падишаха не развеялись: «Так управлять государством нельзя. Я должен быть во всем уверен. Мне нужно убедиться в том, что наш шехзаде не готовился свергнуть нас».
– Что вы будете делать?
– Не знаю.
Зато Хюррем хорошо знала. Она не отводила от падишаха грустных и задумчивых глаз.
– Может быть, ты что-то скажешь, Хюррем?
– Раз уж появилась такая клевета, то вам следует отправить в Амасью одного-двух визирей, кому вы доверяете больше всех. Пусть они поговорят с нашим шехзаде. Насколько мы знаем, Мустафа Хан никогда не отказывается от своих слов. Если у него есть подобные мысли, то он достаточно отважен, чтобы их ни от кого не скрывать.
Сулейман много раз слышал, как Хюррем защищает сына Гюльбахар, но такого он не ожидал. Ведь она тоже была матерью шехзаде. Если Мустафа потеряет право наследовать престол, то очередь перейдет к ее сыну Селиму, и, несмотря на все это, она не позволяла плохо сказать о Мустафе.
– Мы тоже думали об этом, – кивнул он. – Мы отправили в Амасью двух наших визирей. Они поговорят с Мустафой и попытаются понять его намерения. Обоим мы дали полномочия провоцировать Мустафу против нас.
– Вы увидите, повелитель, что наш шехзаде докажет свою преданность вам и нашему государству, – сказала Хюррем и потом внезапно добавила: – Мы слышали, что учитель нашего шехзаде Сюрури Мехмед-эфенди сейчас в Стамбуле. Вот бы вы поговорили с ним.
– Мы выслушаем и его и других. Я недавно отдал приказ, Рустем-паша немедленно отправляется в Амасью. Он должен там все хорошенько обследовать и доложить нам, каким бы не было положение.
Хюррем растерялась. Интересно, зачем еще посылать Рустема в Амасью? Они оба должны были оставаться вдалеке от этого дела. Падишах должен был верить в их полную непричастность. А поездка Рустема в Амасью сейчас могла нарушить все их планы. Малейшая ошибка ее зятя, любое слово, которое по неосторожности сорвется с его губ, могли в одно мгновение все погубить. Нужно было предупредить Рустема, прежде чем он отправится в путь. Хюррем немедленно поднялась и направилась во дворец своей дочери в Юскюдаре.
Приехав, она крепко наказала дочери: «Передай своему мужу, чтобы стоял на своем: Мустафа невиновен. Это он должен говорить там и тут. Пусть доказательство теперь придет само. Он пусть ни во что не вмешивается».
Михримах ничего не поняла и растерянно смотрела на нее. Мать рассердилась:
– Ты, пожалуйста, не будь глупой, а передай все, как я сказала, своему Рустему. Иншаллах, он меня поймет.
Хромой Садразам, конечно, все понял. С такими наставлениями он отправился в путь. В план нужно было внести небольшие изменения. Раз уж он сам ехал в Амасью, то доказательства должны были прибыть из другого места и предстать прямо перед Сулейманом. Это обойдется Рустему дороже, но другого выхода нет.
Кроме мелких изменений, все остальное шло как по маслу. Учитель шехзаде Мустафы Сюрури Мехмед-эфенди долго хвалил перед падишахом Мустафу, совсем как приказала Хюррем Султан.
Визири, которые отправились в Амасью до Рустема, как и предполагала Хюррем, поклялись, что наследник престола невиновен и верен отцу. Один из них сказал Мустафе: «Османская империя нуждается в вас». В ответ на что Мустафа накинулся на него со словами: «Что ты за паша такой, эфенди? Ты носишь у себя на плечах кафтан, который пожаловал тебе мой отец, и смеешь говорить про него дурное. Как тебе не стыдно? Мы молим Аллаха о том, чтобы Сулейман Хан был здоров, а мы бы ему служили, а если потребуется жизнь, пожертвовали бы ради него. Пусть власть будет запретной для Мустафы, пока отец жив».
Когда султану Сулейману доложили об этих словах, он тихо сказал: «Мой доблестный сынок!» Он благодарил Аллаха – страхи оказались напрасными, и его подозрения тоже.
На какой-то момент, казалось, все успокоилось. И, казалось бы, даже шехзаде Джихангир, который так возмущался обвинениями в адрес брата, успокоился и забыл о произошедшем. От волнения за брата Джихангир разболелся. Сулейман очень любил своего младшего сына и, как только убедился, что Мустафа невиновен, поспешил в покои Джихангира, чтобы лично ему об этом сообщить. Джихангира мучил жар, но, когда он увидел отца, лицо его просветлело. Хюррем сидела в изголовье и самолично меняла ему на лбу повязки, смоченные в уксусе, чтобы сбить жар.
