и помощника ее счастливой доли.
Отец Ольрада умер за год до того, он был сам себе хозяин. Через несколько дней они поехали в Крутов Вершок: Ольраду полагалось отвезти вено за похищенную невесту и попросить прощения у новой родни. Ничего недозволенного в такой женитьбе не было, и Огневида простила их. Только тогда Мирава рассказала ей, как давно все тянется. «Коли он судьба твоя, то ты, как его увидела, для былого умерла, – сказала ей мать, потом улыбнулась. – Оттого и молчала. А ныне настала новая твоя жизнь, вот и правда на свет вышла».
С тех пор прошло пять лет, но Мираву все не покидало ощущение новой, свежей жизни. Если бы только хоть один ребеночек у нее выжил…
Сидя за шитьем, она снова вспоминала те давние уже дни, но теперь воспоминания приносили ей не радость, а тревогу. Яснее всего ожило в памяти то давнее оцепенение души – молчание умершего былого. Не отпускало ощущение, что длившаяся пять лет «новая жизнь» в свой черед закончилась и отходит в минувшее. Но что дальше? Бохмиты… в силах тяжких? Сегодня эта весть казалась еще более неимоверной, чем вчера. Вот сейчас, в обычный жаркий день, когда белые и рыжие пятна коров лениво перемещаются по зеленому лугу, солнце играет в воде Упы, а из кузницы старика Хельва доносится стук по железу? Гомонят перед избами маленькие дети, отроки возвращаются с реки с утренним уловом, ветер несет свежий запах нагретой солнцем речной воды, женщины хлопочут у летних печей и снуют друг к другу, из одной избы в другую…
На миг все это задрожало у Миравы перед глазами, стало прозрачным, как морок… Она зажмурилась, потрясла головой. Это от жары воздух дрожит, утешала она себя. Но что-то шептало: а что если и впрямь пришла беда, что если все наши погибли, что если вся жизнь Тархан-городца на этом и закончится… И опять на нее напала немота. Старый Хельв пришел к обеду, заметил, что на ней лица нет, но Мирава не могла вымолвить ни слова.
Маялась в ожидании не она одна: многие женщины, как она видела из своей двери, забывали о делах и собирались в кучки между избами. Одна-две заходили и к ней, смотрели так, будто она знает больше других – тоже не без мысли о ее матери. Но Мирава держалась невозмутимо, и замкнутое лицо ее говорило: я ничего не знаю.
На валу торчали дети и подростки, иные – увильнув от прополки и прочих дел, и все всматривались в даль, надеясь первыми увидеть… что? Того, кто принесет вести, хоть какие-нибудь.
Все разъяснилось на другой день к вечеру.
– Едут, едут! – завопили с вала, перебивая друг друга, мальчишеские голоса, и все, кто был дома – женщины, отроки, старики, – побросав дела, поспешили к воротам.
В избу к Мираве заглянула Риманта – взятая в Тархан-городец из дальнего голядского рода, жена Братилы. Обе будучи чужими здесь, они с Миравой дружили, хотя Риманта была лет на двенадцать старше и уже имела двух дочерей невест, Своёну и Вилту.
– Наши! Это наши! – воскликнула она. – Наши воротились! Пойдем скорее!
На валу собралось столько народа, что иных чуть не столкнули наружу.
– Да что ты меня пихаешь! – вопила невесть кому тетка Чернява и цеплялась за соседок.
Мирава и Риманта не полезли в толпу, а прошли между изб к краю площадки, откуда было видна часть дороги по берегу Упы. Вот они! С этого места они лиц различить не могла, но конная дружина шла спокойно, без боевого снаряжения, люди и кони выглядели невредимыми.
– Вроде целы все! – выдохнула Римата. – Палдиес диевием! [11]
У Миравы отлегло от сердца. Они вернулись! На вышедших из боя и спешащих оружники не походили, а значит, ничего страшного не случилось. Разглядеть Ольрада ей не удалось, но тревоги отступили и показались глупыми, невидимый волк попятился и исчез. В самом деле, откуда здесь бохмиты! Сейчас она узнает, кому там приснился такой нелепый сон…
За валом раздался звук рога – дружина возвещала о своем возвращении. Первым въехал Ярдар, за ним знаменосец Вихря со стягом на высоком древке. Длинное строение общей конюшни стояло в дальнем конце города, над ручьем. Мирава смотрела, как отроки спешиваются и заводят лошадей, и наконец увидела Ольрада. И он, и Веприк были целы. Терпеливо она ждала, пока он подойдет к ней, но еще до того услышала слово «русы». «Русы, русы!» – повторяли в толпе. Раздавались удивленные крики, даже смех. Но опасности нет – это уже было ясно.
– Возвратились те русы, что ходили на Хазарское море! – сказал Ольрад, когда наконец подошел к ней и обнял. – Те, Олеговы, из Киева.
– Это их приняли за бохмитов? – удивилась Мирава. – Как такое могло быть?
Русов здесь видели каждое лето и не путали с другими.
– А вот так и приняли! – Ольрад засмеялся. – Ты бы их увидела – тоже бы подумала… скоро увидишь!
– Где они?
– Идут за нами. Ярдар зазвал их князя погостить.
– А кто их князь? – За три года Мирава позабыла, кто возглавлял то войско. – Сын Олега киевского, да?
– Нет, – Ольрад слегка переменился в лице. – Олегов сын погиб. Они сказали. Их теперь ведет князь Амунд из Плеснецка.
– Это где? – Такого города Мирава не знала.
– За Днепром где-то! – Ольрад махнул рукой в невообразимую даль. – Но там, сказывают, тоже русы сидят и свое княжение имеют, и вот это их князь и есть. Неужели не помнишь Амунда? Он ростом с избу.
Великана-князя Мирава помнила: он был такого роста, что плечи иных мужчин были ниже его пояса, а маковки у подмышки. Но увидеть его снова ей удалось не сразу. Уже к ночи, пока длился долгий светлый вечер, русская дружина прибыла к Тархан-городцу и раскинула стан на дальнем лугу. Из городца были видны лишь крайние вежи, дым костров и смутные фигурки, идущие из леса с охапками сушняка. Сам Ярдар не знал точно, сколько там людей – более полутора тысяч, как сообщил ему князь Амунд. А значит, в пять-шесть раз больше, чем жило в Тархан-городце, считая жен, детей и стариков. Такая близость чужого войска не даст спокойно спать, даже если оно враждебных намерений не имеет. Амунд заверил в этом Ярдара, когда они встретились на реке за переход отсюда, и обещал Веденецкой волости безопасность, если здешние жители не тронут русов. Да и кто бы захотел их тронуть! Но более Ярдар и дружина пока ничего не
