далеко заманивать и утруждаться ни к чему было, — возразил Митя. — Можно было и на берегу порешить.
— Вот так я всю жизнь теперь на свет и иду, а догнать не могу, — заглотнул стакан Бараховский. — А теперь с того света меня вернули, зачем? Я должен его спасти, должен! — он неожиданно стукнул кулаком по столешнице. — Митька, они же разбирать его собрались, ты такое варварство представить можешь? — он схватил Митю за ворот и слегка тряхнул. — Вот так взять и красоту порушить. Лазарь этот, мерзавец, неуч, Митя, он даже, кто такой Дмитрий Донской, не знает! Нет, ты представляешь, не знает Дмитрия Донского. Мерзавец, скотина, варвар!
— Тише, Петя, тише. Пойдем спать, — Митя, тревожно озираясь на собутыльников, потянул Бараховского к палатке.
— А я видел, как Вознесенский на небо вознесся, видел! Ночь, я долго заснуть не мог, все ворочался, а тут грохот такой, стены затряслись, я выглянул, а Вознесенский поднялся и в небо полетел, ангелы забрали. А его я не дам разобрать, не позволю, слышите, иудино семя?!! А тебе, Лазарь, не будет воскрешения, не будет!
— Петя, что ты несешь, не надо, подумай о дочери, о Маше. Петя, не надо, слышишь⁈
— Маша поймет. Я его спасу, сгину, а спасу.
Лида растерянно смотрела вслед удаляющимся брату и Бараховскому. Что хотят разобрать? Кого надо спасти? Неужели они решили разобрать Юрьевский собор⁈ А ведь все сходится. Бараховский сник, Колмаков сжег письмо. Экспедиции не будет⁈ Но как же можно, это же наша память.
Лида на нетвердых ногах поднялась из-за стола, словно пила наравне со всеми, перевела сбивающееся дыхание, голова кружилась.
— Лида, пойдемте, я вас провожу, — вырос у плеча Колмаков.
Она кивнула, и они шагнули за край света в тягучий сумрак.
Они отдалились от костра, обошли, натыкаясь на леса, спящую церковь и побрели по темной улице. Только сейчас Лида заметила звезды, они крупным жемчугом сверкали на синем ситце неба. Колмаков молчал, разминая в пальцах нераскуренную папиросу.
— Они правда собираются его сносить? — осторожно спросила Лида.
— Так Грабарь написал Петру Дмитриевичу. Он мешает многотысячным колонам демонстрантов.
— Какие в Юрьеве могут быть колонны демонстрантов? — подпрыгнула Лида. — Они что там, с ума все посходили? Да он вообще в стороне стоит.
— А при чем здесь Юрьев? — сухим голосом произнес Колмаков.
— Так ведь Георгиевский собор решили сносить.
— Никто его не будет сносить.
— Но вы ведь получили письмо, что его будут сносить, ну, то, что вы в огонь выкинули.
— Ничего там такого не было написано, — кашлянул Колмаков.
— Зачем же вы его тогда сожгли?
— Значит были причины, — уклончиво отозвался он.
— Какой тогда собор будут сносить?
Колмаков промолчал.
— Что у вас за дурацкая привычка не отвечать на прямые вопросы? — разозлилась Лида.
— Собор Василия Блаженного собрались сносить… на Красной площади.
Лида споткнулась, чуть не завалившись вперед, Колмаков поймал ее налету.
— Как это? — только и смогла она выдохнуть.
— Вот так.
Теперь оба замолчали. «Это пьяный бред. Я все же наклюкалась, я просплюсь, и все это окажется неправдой».
— Партия не даст, там во всем разберутся, — наконец горячо выдохнула Лида. — Это наше народное достояние, это память о трудовом народе, храм же не цари и бояре строили, — начала она с волнением свой митинг. — Кто этот недоучка Лазарь, который даже Донского не знает? Кто ему дал полномочия такие решения принимать?
— Лазарь… это Каганович, — тихо произнес Колмаков.
— Как?
— Вот так.
— Но ведь он же революционер, большевик, он же за рабочий класс… Игоря Эммануиловича просто ввели в заблуждение, он не так понял, там во всем разберутся.
— Разберутся, — холодно отозвался Колмаков.
— Нельзя вот так сдаваться. Надо подключать общественность, к нам должны прислушаться. Когда вернемся, я обращусь в комитет комсомола, мы составим петицию, ее подпишут сотни, нет, тысячи…
— Послушайте, Лида, — Колмаков перегородил ей дорогу, — сейчас послушайте меня внимательно, хорошо?
Она раздраженно кивнула.
— Не лезьте в это дело. Мы, взрослые мужики, сами будем разбираться, а вы учитесь, становитесь хорошим реставратором, приносите пользу на своем месте. Не надо никакие петиции писать, слышите?
— Но нельзя же вот так ждать, сложа руки! — его назидательный тон выводил из себя.
— В партии мудрые вожди сидят? — чуть склонил набок голову Николай.
— Д-да.
— Вот и разберутся. А мы с Петей поможем им разобраться, напишем в чем уникальность собора, почему его нужно сохранить. Завтра Митрич проспится, успокоится, и будем мозговать. А вы своим энтузиазмом можете только помешать.
— Это чем же? — буркнула Лида. — Хотите сказать, я дилетант и недоучка как Каганович?
— Стихийное бедствие вы какое-то, товарищ Скоркина, — прикрыл ладонью глаза Колмаков. — То по диким лесам за русалками гоняетесь, то покойников как заправская старуха обмывать собираетесь, то с самим наркомом Кагановичем себя ровняете.
— Возвращайтесь назад, — вконец разобиделась Лида, — здесь недалеко, я и сама добегу.
— Обещайте, что обойдетесь без петиций и вообще не будете об этом деле распространяться.
— Другие будут, — надула губы Лида.
— Никто не будет, кроме вас.
— Даже Митя?
— Даже Митя, у него Ляля есть и мать с отцом. Ну же?
— Хотите сказать, он трус?
— Хочу сказать, что во всем разберутся без вас. Обещаете?
— Обещаю, — бросила Лида, ускоряя шаг, но Колмаков настырно пошел за ней.
— Что было в том письме, что вы сожгли? — решила ударить по нему бестактностью Лида.
— Приглашение на свадьбу, — Колмаков распрямил спину и выбросил измятую папиросу.
— Вы против свадеб? — хмыкнула Лида.
— Нет. Плодитесь и размножайтесь, на здоровье.
— Но идти, я так понимаю, не собираетесь.
— Не собираюсь.
— А кто женится? Ну так, женское любопытство, — Лида почувствовала слабое место Николая и не без удовольствия ткнула туда еще раз.
— Моя бывшая невеста выходит замуж и приглашает меня гостем на свадьбу.
Лида поняла, что невольно влезла совсем не в свое дело.
— Извините.
— Есть шанс превратить скучное действо в отличную драму с мордобоем. Она жертвенно кинется между нами, а потом будет платочком вытирать ему кровь с уголка рта, это так романтично. Она, вообще, барышня романтичная.
— Она очень жестокая, — не выдержала и все же снова влезла в его рассуждения Лида.
— Просто маленькая женская месть.
— Вы ее бросили?
— Она меня.
— К чему тогда месть?
— За то, что не стал за нее сражаться.
— Глупо.
— Не знаю.
— Все вы знаете! — отчего-то разозлилась Лида.
Они остановились у крыльца дома баб Даши.
— Доброй ночи, — мягко проговорил Колмаков.
— А почему вы не стали за нее сражаться? Вы же ее любите.
Он должен сейчас сказать — уже не люблю, не может же он до
