Девушка внезапно подумала, что герцог сейчас в бешенстве зарычит на нее за то, что она сказала ему правду.
Вместо этого он произнес с прежним упрямством, как будто говорил сам с собой:
— Я никогда не прощу Алистеру неподчинения не только своему отцу, но и своему вождю!
Пепита тихо рассмеялась, и, когда герцог вопросительно уставился на нее, сказала:
— Вы, ваша светлость, можете обладать всесильной властью над вашим кланом, однако в жизни есть нечто более важное, чем даже верность сына своему отцу, которому он, кроме того, еще и поклялся в преданности.
Герцог не задал вопроса, но она знала, он ждет ответа на него.
— Это нечто называется любовь, ваша светлость, — продолжала Пепита, — и мой зять узнал: на земле нет силы, превосходящей ее или более непреодолимой.
И вновь она заметила удивление в глазах герцога.
Он даже как будто смутился, но тотчас встал со стула и изрек:
— Это все — лишь сентиментальная болтовня женщин и не должно заботить мужчин!
— Однако на протяжении многих веков мужчины сражались и умирали за любовь, — парировала Пепита. — Если вы оглянетесь на своих собственных предков, ваша светлость, то увидите, как много они совершили великих, доблестных дел, а когда не были на поле боя, они глубоко и беззаветно любили.
Герцог молчал, видимо, раздумывал над верным ответом.
Тогда она сказала:
— Я понимаю, вы не хотите говорить об Алистере, но я хочу, чтоб вы знали: он не только хранил искренние чувства к вам, но за все время, что я прожила с ними, я никогда не слышала от него ни единого слова против вас.
Помолчав немного, она добавила:
— Но он всегда испытывал страдание, горечь и разочарование от того, что вы… не признавали его больше членом вашей… семьи, хотя он сам никогда не переставал себя таковым считать.
В ее словах было столько чувства и искреннего переживания, потому что она очень любила своего зятя, и ей трудно было сдерживать слезы, подступавшие к глазам и мешавшие говорить.
Ей стоило немалых усилий произнести:
— Он рассказывал Рори о вас и о замке, и мальчик ничуть не боится вас или того, как вы можете с ним поступить.
Герцог пребывал в напряженном молчании, и она продолжала:
— Он ждет теперь, что вы возьмете его с собой на рыбалку, потому что он инстинктивно чувствует, что вы, его родной дедушка, можете… заменить ему отца, которого он… потерял.
Девушка внутренне молилась, чтобы герцог понял ее откровения; несколько слезинок брызнули из ее глаз и покатились по щекам.
Она торопливо смахнула их, но герцог успел это заметить.
Он подошел к окну и устремил взгляд на море.
Она созерцала его спину, чувствуя, что сделала все возможное, и если она потерпела неудачу, ей не в чем себя винить.
Наконец он спросил:
— Готовы ли вы остаться здесь и заботиться о детях, что, по всей видимости, вы делали до сих пор?
Пепита ощутила, как подскочило от радости сердце, но она еще боялась, что не правильно поняла его слова.
И тогда она ответила чуть дрогнувшим голосом:
— Это — то, о чем я… молилась… просила Бога, чтобы вы… позволили мне… делать это!
— Что ж, на данный момент мы оставим все как есть, — заключил герцог. — Когда же станет более ясно, что будет лучше для моих внуков, мы снова обсудим все это.
Пепита вздохнула с облегчением.
— Спасибо… спасибо… большое… ваша светлость.
— Теперь я пойду ловить рыбу, — сказал герцог. — Рори лучше пойти со мной. Это будет полезней для него, чем озорничать одному.
Он вышел из кабинета.
Пепита же какое-то время не могла сдвинуться с места.
Затем она вскочила и поспешила за герцогом, не зная, где найти Рори.
Ей не пришлось долго беспокоиться: герцог уже спустился вниз, и она слышала его голос в холле.
— Его светлости нужны какие-нибудь сапоги, — наказывал он Фергюсу.
— Миссис Сазэрленд, — ответил дворецкий, — поискала в своих комнатах то, что носил его отец, когда был в том же возрасте, ваша светлость, и нашла две пары сапог, которые подойдут его светлости.
— Мне нужна удочка, дедушка, — вмешался Рори.
— Только больше, чем та, которая была у меня дома, потому что форель намного меньше лосося, правда, дедушка?
Пепита улыбнулась.
И тут, не в силах смотреть на них из-за слез, наполнивших глаза, она повернулась и пошла искать Жани.
Теперь она была уверена, мужчины обойдутся без нее, и в этот момент осознала, что выиграла битву, которая принесла ей не только ощущение победы, но и чувство огромного истощения.
В замке было столько интересного, а парк под сентябрьским солнцем являл собой такое радостное буйство красок, что часы пролетали незаметно, и время ленча подобралось совершенно неожиданно для нее.
К отчаянию Пепиты, за ленчем они с Жани оказались наедине с герцогиней, которая в дневном свете выглядела более бледной и недовольной, чем накануне вечером.
Когда Пепита с малышкой появились в гостиной, герцогиня даже не пыталась скрыть своей враждебности к ним.
— Вы все еще здесь, мисс Аинфорд! — заметила она. — Я думала, к этому времени вы уже упакуетесь и уедете.
— Его светлость был настолько добр, что разрешил детям остаться, — вежливо ответила Пепита.
Герцогиня исторгла визг злости.
— Я не верю этому! Я сказала ему, что не потерплю их здесь и чтобы он отослал их.
Пепита решила попросту не отвечать.
Она не хотела восстанавливать герцога против себя, а инстинкт подсказывал ей, что любые слова, сказанные герцогине, могут лишь ухудшить положение.
Вместо этого она болтала с Жани, а та возилась с маленьким спаниелем, которого не взяли на рыбалку потому, что он был очень стар.
Девушка успела заметить, что герцога всегда сопровождали два более молодых спаниеля, и она подумала, это, должно быть, собаки, которых он брал на охоту, и Рори будет в восторге от них.
— Я думаю, собачка очень старая, так что играй с ней осторожнее, — велела она Жани.
— Ей нравится, когда я глажу ее.
— Конечно, — согласилась Пепита.
Герцогиня все это время молчала, и когда объявили, что ленч готов, она медленно прошествовала в столовую впереди них, всем своим видом показывая, что не намерена снизойти до общения с ними.
Блюда вновь были столь великолепны и подавались в таком изобилии, что Пепита подумала — так недолго и растолстеть.
Герцогиня ела, не замечая их, лишь иногда обращалась к Фергюсу, который распоряжался двумя лакеями, прислуживавшими за столом.
Теперь, когда спало тревожное напряжение, Пепита имела возможность разглядеть столовую и оценить ее великолепие.
Эта просторная комната могла вместить по крайней мере тридцать человек.
