Корнелия, судя по всему, была задета. Она резко взмахнула рукой в сторону Леона, и шпага, вылетев из его руки, со звоном прокатилась по полу. Бывший капитан кинулся поднимать её, но новый взмах колдуньи сбил его с ног, протащил по полу и ударил о стену. Эжени издала низкий протяжный крик и направила на противницу всю свою мощь. Корнелию подбросило к потолку, а затем повлекло вниз с такой силой, что она непременно разбилась бы, если бы не успела в последний миг смягчить падение и, высвободившись из захвата Эжени, мягко упасть на пол. Она почти сразу же поднялась, и обе волшебницы сошлись в битве.
Эжени никогда ещё не приходилось тратить столько магических сил — даже когда она исцеляла смертельно раненую Катрин Дюбуа, отбивала атаки вампира де Сен-Жермена или пыталась остановить Виктора Туссака. Корнелия была куда более опытна в колдовстве, но перемещение из одного места в другое и долгая схватка измотали её, так что она с трудом держалась на ногах. При этом она оставалась опасной противницей, и Эжени напрягала все силы, пытаясь победить её, понять, что случилось с неподвижно лежащим в углу Леоном, и думая о том, что её помощь нужна Анжелике, раненой, истекающей кровью, придавленной тяжёлой тушей коня… Эти мысли мешали сосредоточиться, и Эжени зашаталась, пропуская один удар за другим.
В старой церкви вспыхивал и гас огонь, с потолка лилась вода, превращаясь то в клубы пара, то в осколки льда, взмывали к потолку стаи птиц и летучих мышей, обращаясь потоками крови и градом камней. Обе волшебницы, порядком вымотанные, из последних сил отбивали атаки друг друга. Первой не выдержала Корнелия — она стала отступать к двери, и Эжени поняла, что её противница ищет возможности сбежать, снова исчезнуть в снопе разноцветных искр.
— Не смей! — прохрипела она, вытирая кровь, ручьём бегущую из носа. — Не смей… сбегать… с поля… боя!
Мощный удар отшвырнул её к стене, и от сотрясения перед глазами всё потемнело. Эжени, чудом оставшись в сознании, видела сквозь застилавшую мир сероватую пелену, как Корнелия, шатаясь, направляется к лежащему возле другой стены сыну Портоса, и попыталась собрать все силы для решающего удара, но магия отказывалась ей подчиняться.
— Леон! — простонала она. — Леон, очнись!
— На этот раз у тебя нет под рукой золы, верно? — Корнелия подобрала шпагу и со злостью сжала её в руках. Эжени не поняла, применила она магию или просто изо всех сил согнула оружие, но послышался громкий треск, и шпага Леона, некогда унаследованная им от отца, разломилась на две части. Они громко ударились об пол, прокатились по нему, и перед глазами измученной Эжени предстала рожица Вакха, по-прежнему нахально улыбающаяся в окружении виноградных гроздьев.
— Нет, — прошептала Эжени, отчаянно пытаясь собрать хоть какие-то крупицы магических сил и отбросить Корнелию от капитана. — Нет, Леон…
— Что ж, тебе хотя бы повезёт умереть быстро, — ведьма подняла обломок клинка, нацелив его в грудь Леона, и тут он внезапно очнулся. Быстрым, почти змеиным движением Леон рванулся вверх, схватил Корнелию за рукав, и она, потеряв равновесие, упала на колени. Обломок шпаги просвистел возле самого уха Леона, но потом пальцы колдуньи разжались, клинок выпал из них, она обмякла и медленно повалилась на пол. Зрение Эжени немного прояснилось, и она увидела, что из груди Корнелии торчит большой кусок стекла, а по платью растекается тёмно-красная лужа.
— Я смог, — прохрипел Леон, склоняясь над телом ведьмы — она ещё пыталась что-то сказать, но на губах её булькала кровь, а ореховые глаза уже заволокло дымкой. — Смог… убить женщину.
Тело Корнелии в последний раз выгнулось и застыло, и в церкви наступила неимоверная, оглушительная тишина.
***
Больше всего на свете Эжени хотелось броситься в объятия Леона и разрыдаться, но страх за Анжелику заставил её подняться на ноги, худо-бедно вытереть кровь под носом и побрести к выходу. Сын Портоса всё ещё стоял на коленях возле тела мёртвой колдуньи, держа в руках обломки шпаги и время от времени встряхивая головой. Эжени боялась глядеть на его лицо — она понимала, что он только что перенёс величайшую потерю, лишившись наследия своего отца, и может не перенести ещё одну, узнав о гибели своей сестры.
— Я скоро вернусь, — пробормотала она, не вполне уверенная, что Леон её слышит, с трудом добралась до выхода и захромала к дереву, возле которого оставила коня. Ланселот встретил её, шатающуюся, мокрую, исцарапанную и бледную, в залитом кровью платье, тихим встревоженным ржанием, но всё же подпустил к себе. Привязанная неподалёку вороная кобыла Леона тоже негромко заржала, и Эжени не смогла не сказать ей: «Твой хозяин скоро вернётся», хотя и не знала, так ли это. С огромными усилиями взобравшись в седло, она подстегнула Ланселота и пустилась в сторону дороги, молясь Богу, дьяволу, лесным духам, нечисти и нежити, чтобы они защитили Анжелику и не дали ей погибнуть в этом туманном краю, а Леону — стать свидетелем её смерти.
Ланселот был умным конём — он сам, почти не направляемый поводьями, нёс всадницу по дороге, изредка оглашая воздух ржанием и фырканьем. Прохладный ветер остужал истерзанное тело Эжени, охлаждал её лицо, но он же бил в глаза, заставляя их слезиться, и вскоре она уже ничего не видела — вся дорога предстала перед ней размытым серо-бурым пятном с зелёными кляксами деревьев по бокам. Когда сбоку мелькнуло что-то красное, Эжени едва не проехала мимо, но Ланселот нервно дёрнулся, заржав громче, чем раньше, и она, чуть не вылетев из седла, была вынуждена остановиться.
Анжелика дю Валлон лежала посередине дороги — её тёмно-красное дорожное платье разметалось вокруг неё, и Эжени в первый миг показалось, что девушка лежит в луже крови. Светлые волосы растрепались и окружали голову, подобно нимбу, но на лице сестры Леона застыло страдание, брови приподнялись, будто дочь Портоса удивлялась тому, как она оказалась в таком положении. Её конь, видимо, не получил серьёзных повреждений при падении и ускакал прочь, а вот всадница пострадала куда сильнее. Она слабо шевелилась, пытаясь не то встать, не то ползти, с губ её срывались вздохи и хрипы, но тело не подчинялось ей и лежало так нелепо, что казалось, будто у Анжелики переломаны все кости.
Эжени спешилась, подбежала к Анжелике и упала на колени возле неё. Голубые глаза сестры Леона приоткрылись, но они смотрели сквозь девушку, не узнавая.
— Анжелика, это я, Эжени! — она сжала кисть раненой, но тут же выпустила, боясь причинить ещё больше боли. — Я помогу тебе, всё будет хорошо!
— Рауль… — еле слышно прошептала Анжелика. — Леон… Папа… Кто-нибудь, помогите…
— Сейчас, сейчас, — Эжени собирала все силы и очень боялась, что их может не хватить. Для исцеления требовался огромный выброс магии, а она почти всё потратила в схватке с Корнелией и теперь ощущала пустоту внутри, пустоту, из которой приходилось клещами вытягивать крупицы волшебства, и ощущение было такое, будто она сама из себя тянет внутренности.
— Эжени, — взор Анжелики на миг прояснился. — Корнелия… едет сюда. В Бретань… Она хочет… вас убить. Вас и Леона… — её слова прервал хриплый выдох.
— Корнелия мертва, тебе больше нечего бояться, — Эжени невесомо опустила руки на грудь дочери Портоса и закрыла глаза. В кончиках пальцев началось знакомое покалывание, ладони потеплели, и она знала, хотя не видела, что золотое свечение исходит из её рук, окутывает Анжелику, исцеляя её. Эжени вся сосредоточилась на ранах, запретив себе думать о крови, снова побежавшей из носа, о дикой слабости и головокружении, о подкатившей к самому горлу тошноте — сейчас нельзя было думать ни о чём, кроме излечения Анжелики. Эжени осторожно касалась её пальцами, и сломанные кости срастались, ушибы заживали, царапины затягивались, потерянная кровь восстанавливалась, и вот уже дыхание девушки стало более ровным, исчезли хрипы и стоны. Открыв глаза, Эжени сквозь пелену слёз увидела, что смертельная бледность покидает лицо Анжелики, глаза становятся ясными и чистыми, и дрожь, пробегающая по её телу, знаменовала возрождение к жизни.
