«Сейчас, ещё немного, я подлечу её и закончу, чтобы совсем не лишиться магии», — пообещала себе Эжени, прекрасно сознавая, что это ложь. Было уже слишком поздно — вся её колдовская сила уходила, наполовину потраченная в битве с Корнелией, наполовину вытекшая в израненное тело Анжелики. Магия уходила вместе с кровью, льющейся из носа, вместе с пóтом, выступившим на лбу, висках и над верхней губой, вместе с силами, покидавшими Эжени, и она с каждой минутой становилась всё менее и менее волшебницей, проваливалась в пустоту, становилась никем. К тому времени, как она отняла руки, Анжелика уже дышала глубоко, на её щеках появился румянец, и она села, недоверчиво ощупывая себя. Сзади послышался стук копыт, Ланселот снова заржал, а у Эжени кончились последние силы, и она рухнула прямо на дорогу рядом с изумлённо вскрикнувшей Анжеликой, полетела в манящую её пустоту, в бесконечную черноту ночи.
Сознание возвращалось очень медленно. Сначала Эжени осознала, что она лежит на чём-то, но при этом сохранялось странное ощущение бестелесности. Потом вернулись слух и зрение, и она услышала совсем рядом журчание воды, а в глаза ударил яркий свет, и девушка подняла руку, заслоняя глаза. Возле неё веяло свежестью, в воздухе витали ароматы цветов, и пахло, как после грозы. Она села, мимолётно удивившись тому, что голова совсем не кружится, глаза снова видят чётко и ясно, а всё тело не раскалывается от боли. Оглядевшись, Эжени удивилась ещё больше, поняв, что находится на какой-то площади у подножия фонтана. Его струи сбегали вниз, издавая то самое мелодичное журчание, что привело её в чувство, откуда-то доносились голоса людей, и сбоку то и дело возникали смутные тени, но когда Эжени поворачивала голову, чтобы рассмотреть их, они исчезали.
— Эжени, дитя моё, — раздался совсем рядом низкий голос, и она вскочила на ноги, испуганно оглянувшись. Перед ней стоял один из самых крупных мужчин, которых она когда-либо видела: высокий, широкоплечий гигант с густыми рыжими кудрями и такой же бородой, одетый в порядком потрёпанный и запылённый камзол. Его голубые глаза внимательно смотрели на Эжени, и она поняла, что этот пристальный чуть прищуренный взгляд ей очень знаком.
— Вы — Портос! — выдохнула она, в ужасе отступая к краю фонтана. — Барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, отец Леона! А я… Господи, значит, я мертва!
При мысли о том, что Леон лишился возлюбленной, отдавшей жизнь ради его сестры, что у них никогда не будет общих детей, что дитя умерло в её утробе, Эжени охватила великая скорбь, и она готова была разрыдаться прямо здесь, но тут Портос негодующе воскликнул:
— Ничего подобного! Ты просто лежишь в глубоком обмороке, а это всё, — он обвёл рукой фонтан и окружавшие его здания, которые расплывались в тени, и Эжени никак не удавалось их разглядеть, — тебе снится.
— Значит, я жива? — она почувствовала внезапную слабость в ногах и присела на край фонтана.
— Живее многих живых, — заверил её Портос. — И моя дочь жива благодаря тебе, да и все остальные дети тоже! Ты не раз спасала им жизнь, особенно моему мальчику!
— Вы всё видели? — слабым голосом спросила Эжени. — Отсюда… сверху?
— Не всё, но кое-что, — он покачал головой. — Здесь время течёт совсем иначе, и иногда не знаешь, день на земле прошёл или год. Мы все тут пребываем в некоем забвении, точно во сне, время от времени просыпаясь, чтобы взглянуть на своих детей. Эх, жаль, здесь нет Арамиса, он бы тебе объяснил куда лучше, чем я! — вздохнул Портос. — Я, признаться, не силён в движениях небесных сфер!
— Зачем вы меня тут ждали? — она вспомнила некоторые рассказы Леона и почувствовала, как слабость, страх и облегчение уходят, сменяемые праведным гневом.
— Чтобы поблагодарить, разумеется! Не каждому выпадает такой шанс, но тебе очень повезло оказаться между жизнью и смертью и попасть сюда, — Портос крякнул, сообразив, что выразился не совсем удачно. — Я давно хотел с тобой поговорить. Спасибо, что присматривала за моим мальчиком и выручала его из бед.
— Я тоже давно хотела с вами поговорить, — Эжени нашла в себе достаточно сил, чтобы подняться на ноги. — Вот только спасибо я вам не скажу. Всё, чего добился Леон, было сделано не благодаря вам, а вопреки вам. Вам было наплевать на него тридцать долгих лет, а потом вы явились и начали воспитывать его, как будто он дитя малое, угрожая надрать ему уши! На его месте я бы плюнула вам в лицо и послала к чёрту, а он ещё нашёл что-то, за что вас можно уважать! Вам бы кто уши надрал!
— Чёрт знает что! — снова крякнул Портос. — Да в тебя никак вселился дух моей покойной супруги госпожи Кокнар! Только она могла меня так отчитывать!
— Вы были ужасным отцом для Леона, — горячо продолжала Эжени, — а потом смели явиться с того света и требовать от него доказать, что он достоин вас! Леон-то достоин всего, а вот вы — вы недостойны такого сына! Я помню, каким он прибыл в Бретань — эти приключения и дети мушкетёров едва не свели его с ума! Но он всё это пережил, стал мне верным спутником и храбрым защитником, а позднее лучшим возлюбленным, которого я только могла пожелать! И всё же он из чувства долга покинул меня, отправился за сестрой и её друзьями в Париж, где едва не погиб! Он защищал свою сестру, даже когда не знал, что она его сестра, даже когда они ещё были друг другу чужими людьми. Он — благороднейший человек, которого я знаю, благороднее, чем его отец! Леон не оставил бы соблазнённую им женщину с бастардом, навестив её только дважды — чтобы заделать ребёнка и чтобы подарить этому ребёнку оружие, которым ребёнок впоследствии убьёт его лучшего друга!
— Прекрати! — громыхнул Портос. — Чёрт возьми, ты не смеешь меня отчитывать! Ты годишься мне в дочери, девочка!
— Мой отец — Венсан де Сен-Мартен, а не вы, — ощерилась Эжени, — и я счастлива, что это так, хотя его бывшая любовница и принесла мне столько бед! И я буду вас отчитывать, потому что хоть кто-то должен это сделать! Слишком долго вы пользовались всеобщей любовью и уважением, господа мушкетёры!
— И на том свете нет покоя от упрёков, — пробурчал отец Леона, но вид у него был пристыженный. — Боже, да ты так же упряма, как мой сын и я, если не больше! Неудивительно, что он выбрал тебя…
— Вы тоже скажете, что мы не подходим друг другу, что он со мной только из-за одиночества, а я с ним из жалости? — нахмурилась Эжени.
— Кто сказал тебе такую чушь? — возмутился Портос. — Та рыжая ведьма? Я хотел сказать совершенно иное: что вы с ним два сапога пара и что Леон будет полным дураком, если не женится на тебе!
— Вы не смеете называть его дураком! — вспыхнула она.
— Я его отец! Кто, если не я?
— То, что в нём течёт ваша кровь, ещё не делает вас отцом! — заявила Эжени. — И вообще-то это мне решать, выходить замуж за Леона или нет!
— Ты же любишь его, разве нет?
— Люблю, — вздохнула она, опуская голову и несколько смягчаясь. — И ношу под сердцем его дитя. Я выйду замуж, если выберусь отсюда и очнусь…
— Непременно очнёшься! — заверил её Портос.
— … и надеюсь, Леон будет рад возможности растить своего ребёнка, быть для него настоящим отцом, а не таким, каким были вы.
— Продолжаешь меня упрекать? — вздохнул мушкетёр. — Воистину, в теб упрямства больше, чем во мне, Леоне и Анжелике, вместе взятых!
— Но если у меня будет мальчик, Леон наверняка захочет назвать его Исааком, в вашу честь, а я этого не хочу. Не считаю, что вы этого достойны.
— За это ты можешь не переживать, — ответил Портос. — У тебя родится девочка.
— Откуда вы знаете? — она снова нахмурилась.
— Знаю, — он склонил голову.
— А может, вы и всю её будущую судьбу знаете? — от мысли, что вся жизнь её дочери предрешена, и от её родителей ничего не зависит, Эжени похолодела, но Портос покачал головой.
— Откуда же мне знать? Нам тут порой открываются видения будущего или прошлого, но в них сам чёрт ногу сломит. У вас с Леоном будет дочь, а у меня внучка, и это всё, что мне известно.
— Ладно, — Эжени снова отступила к краю фонтана. — Дети мушкетёров говорили, что мёртвые могут являться к живым во снах. Леон об этом никогда не говорит, но мне кажется, он сильно скучает. Если вы можете, придите к нему и поговорите с ним. Ему нужна ваша поддержка, ведь он лишился всего, что от вас осталось — замка, шпаги, едва не лишился сестры!
