пестрили сообщениями о «позорном мире», навязанном Германии в Версале. Кому нужны были все эти страдания и смерти? Зачем нужны были все эти жертвы? Весь этот героизм на благо отечества? Все было напрасно. Тот, кто должен был ответить за все бедствия, трусливо спасся бегством, оставив людей в нищете. Дело чуть не дошло до совершенно лишнего спора между ее свекром и фон Клипштайном, поскольку прусак несмотря ни на что хранил верность кайзеру и главному командованию армией, а фабрикант Мельцер в ярости заявил, что все они дураки и предатели. Людям навязали военный заем, сняли с них последнюю рубашку, даже свадебные кольца отняли, обманывая, что однажды вернут им все с прибылью, когда одержат победу над врагом и заставят его выплачивать репарации. И кто же выплачивает эти самые репарации? Сами немцы. А это означало, что немецкая экономика еще много лет не сможет оправиться и встать на ноги…
Под конец Мари разозлилась: «Для чего мы здесь собрались? – спросила она. – Чтобы поплакаться друг другу о том, что у немецкой экономики нет будущего? Если каждый в стране будет так думать, то сразу может спрятаться, как улитка, в свой домик и отбросить все начинания. Нет, именно сейчас нужны новые идеи, смелость, предприимчивость и – главное – приток свежего капитала». С ней согласились, именно это мужчины имели в виду, а она смогла это точно сформулировать. Фон Клипштайн поднял бокал за потрясающую женщину и добавил, что его друг Пауль может считать себя счастливчиком. Иоганн Мельцер, посмеиваясь себе под нос, сказал, что у его невестки «крепкая башка» и это ее идеи держали фабрику на плаву.
Мари слушала их и радовалась, что они наконец-то пришли к окончательному соглашению: название «Ткацкая фабрика Мельцера» остается, а фон Клипштайн становится партнером, получает зарплату и свою долю прибыли. Сделку скрепили рукопожатием, договорившись в ближайшие дни оформить и подписать все документы. Тогда наконец можно будет закупить столь необходимое сейчас сырье и запустить производство. Разумеется, Мари уже разработала новые современные образцы тканей, которые затем будут перенесены на печатные валки. С помощью этих новшеств у них появился шанс потеснить конкурентов.
Если бы это было так просто! После того как фон Клипштайн попрощался с ней, как обычно почтительно поцеловав ей руку, а Иоганн Мельцер поднялся к себе в спальню, разные тревожные мысли, словно стая птиц, закружились в ее голове. А что будет, если ткани не будут продаваться? Если затраты на производство сожрут всю прибыль? Если рабочие будут продолжать бастовать и требовать повышения заработной платы? Ну хватит – она запретила себе допускать столь мрачные мысли. В этот момент в коридоре показалась Китти. Мари конечно же знала, что золовка вместе с Лизой и Тилли была на представлении в кабаре, но Лиза уже давно вернулась.
– Мари? – прошептала Китти и подбежала к ней. – Нет, не может быть. Ты еще не спишь. Неужели ты до ночи вела дебаты с Клиппи и папой? Бедная моя Мари! Какая ты бледная и усталая…
Китти шла в одних чулках, держа туфли в руке, – очевидно, она надеялась проскользнуть в свою комнату незамеченной.
– Да, мы так долго вели переговоры… А ты? Откуда ты так поздно?
– Я? – спросила Китти, убирая короткие волосы за ухо. – Ты же знаешь, что я была в кабаре с Лизой и Тилли. О, Мари! Как жаль, что тебя не было с нами. Это было потрясающе! Наш Гумберт! Какой же он артист. Ты не поверишь, я сначала даже не узнала его… Он пародировал кайзера, нашего нового бургомистра… и даже саму Асту Нильсен, а она ведь была гвоздем программы.
Мари слишком устала, чтобы задавать разные вопросы. Собственно говоря, Китти была уже взрослой и могла позаботиться о себе сама. По крайней мере, она на это надеялась. А что касается Гумберта – что ж, похоже, они его потеряют. Это было довольно грустно, потому что все так прикипели к этому неординарному молодому человеку. Однако у него есть свое призвание.
– А потом ты была у Тилли? Как твоя свекровь, ей получше?
Китти непонимающе посмотрела на нее своими добрыми, честными глазами. Нет, она не была с Тилли. Ее отвезла домой Лиза сразу после спектакля, ведь у Гертруды Бройер был бронхит и к тому же больное сердце.
Мари ничего не сказала. От усталости у нее смыкались веки, но она видела, что Китти хочет ей что-то рассказать. Что-то, что Китти пренепременно должна была поведать, иначе она бы просто не успокоилась.
– Да, представляешь… после кабаре я еще кое-куда ходила.
– Да ну? В столь поздний час? Куда же еще можно пойти в это время?
Китти ангельски улыбнулась и объяснила, что в центре есть несколько очень приятных маленьких баров, где даже после полуночи можно выпить чашечку кофе и не только.
– Мы пили игристое вино. Даже шампанское…
– Мы?
– Да, конечно, – возмутилась Китти, удивляясь подобному уточнению. – Ты же не думаешь, что я ходила в бар одна?
У Мари теперь немного закружилась голова, может, оттого что ей страшно хотелось спать. А может, из-за беспокойства за Китти: ведь та может легко увлечься ветреной богемной жизнью, общаясь в разных барах с незнакомыми мужчинами.
– Ну, не делай такое лицо, Мари, – нежно прошептала Китти и погладила ее по щеке. – Моя дорогая Мари. Мой сердечный друг. Ведь ты единственная, кому я могу довериться…
«О боже, – подумала Мари. – За этим обязательно последует какое-то ужасное признание. Если бы я была уже в своей постели…»
– Я была там с… с Жераром, – прошептала Китти.
– С… с кем?
Мари не поняла. Китти и вправду говорила о Жераре Дюшане? Этого просто не могло быть…
– Но не подумай, что я сделала это специально, Мари… Это была чистая случайность. Он сидел в кабаре через два места от меня, разве это не забавно? И выглядел он гораздо лучше, чем на моей недавней выставке. Там он был такой растрепанный и оборванный, что можно было испугаться, приняв его за уголовника…
Жерар Дюшан заговорил с ней после представления и пригласил в бар на короткое свидание. Видимо, после выставки у госпожи директрисы Вислер он не выпускал ее из виду. Какая настойчивость, непостижимо. На что он надеялся? Он был французом – неужели он думал, что здесь его примут с распростертыми объятиями? Или просто рассчитывал на интрижку с очаровательной Китти?
– Он сильно изменился, Мари. О, он чуть не умер в лазарете, а на войне пережил столько страданий. Он сказал мне, что об этом невозможно рассказывать, это надо пережить самому. И представляешь – бедняга в пух и прах рассорился со своей семьей. Они лишили его наследства. Он остался без гроша в
