— Миледи… Миледи…
Обезумев от бешенства, Фердинанд бросился к Эмме, замахнулся на нее рукой…
Она не отступила, а смерила его с головы до ног презрительным взглядом, после чего повернулась к нему спиной и ушла.
На следующий день Мария-Каролина написала ей:
«Дорогая миледи! Вчера, после Вашего ухода, вот-то разыгралась сцена!.. Вопли бешенства… гневное рычание… Он хотел Вас убить, выбросить из окна, позвать Вашего мужа и пожаловаться ему на то, что Вы повернулись к нему спиной. Ужасная была сцена!»
Далее королева по обыкновению жаловалась на нездоровье, говорила о близкой смерти…
А Нельсон? Эмма была слишком горда, чтобы выдать ему свое страдание от предстоящей разлуки, и сообщила об ото звании сэра Уильяма в двух строках письма. В ответ она получила несколько наспех набросанных строк:
«Возлюбленная! Я люблю тебя… нет, я боготворю тебя! И даже если бы я нашел тебя под забором и ты была свободна, я не задумываясь назвал бы тебя своей женой.
Нельсон».
Через несколько дней он неожиданно явился на своем «Фудруаяне» в Палермо. Близкую победу над Мальтой он предоставил Трубриджу, пожертвовал положением, славой, будущим, всем — он подал в отставку…
Десятого июля «Фудруаян» поднял якоря для последней поездки по лазурному морю, из-за которого происходила вся борьба последних лет.
Снова Эмма стояла на мостике около Нельсона и своего мужа, глядя на убегавшие скалистые берега Сицилии.
Оплакивать ли ей все то великое, с таким трудом добытое, что она покидала теперь? Радоваться ли, как Нельсон, что все тяжкое, мучительное оставалось позади? Или… бояться того, что надвигалось?
В ту ночь, ночь поклонения победителю при Абукире, она, дрожа, стояла перед дверью Нельсона, прислушивалась к диким обвинениям Джосаи. Самсон и Далила… Она пошла к нему, согбенному под бременем горя, с пониманием мужской слабости, трепеща от сострадания и любви: «Я хочу этого! И я знаю, что это будет! Однажды я подарю тебе, Горацио-ребенка!» — поклялась она Нельсону.
Все это время она жаждала ребенка, ежедневно, ежечасно страстно желала его… для него!
Но… если теперь он отвернется от нее, бросит?.. Разве на родине его не ждет женщина, имеющая на него все права?
Мучительное сомнение овладевало Эммой. Ей стало больно от яркого света солнца, от плавного покачивания корабля. Она украдкой спустилась вниз, устало добрела до своей каюты и упала на постель. Она лежала съежившись и думала, думала…
Пришел Нельсон, подергал за ручку запертой двери, окликнул Эмму по имени. Она с трудом приподнялась, открыла ему и в ответ на его встревоженные расспросы постаралась весело улыбаться, стала шутить над его излишней заботливостью…
Вдруг все в ней затрепетало: внутри что-то забилось, задергалось. И это не было биением ее сердца…
Сказать ли ему? Но, в то время как она раздумывала над этим, признание само собой сорвалось с ее уст…
Вне себя от безумной радости, Нельсон привлек Эмму, покрыл бурными поцелуями ее лицо, шею, руки. Затем он опомнился, осторожно повел к креслу, усадил и положил голову ей на колени, робко, нежно, почтительно прислушиваясь к трепещущему чуду в ее чреве.
По дороге в Англию Эмма получила в одном из портов письмо от Марии-Каролины, в котором королева жаловалась на оккупацию англичанами Мальты, хотя все права на остров были у Неаполя.
Сэр Уильям язвительно рассмеялся, когда Эмма показала ему письмо:
— Боже мой, женщине никак не следует заниматься политикой! В своей сентиментальности она и в самом деле воображает,
что получила бы Мальту, если бы мы остались в Палермо. Она до сих пор еще не раскусила, почему я получил отставку! Эмма удивленно посмотрела на него:
— Разве не из-за казней?
Сэр Уильям сделал презрительный жест:
— Из-за таких пустяков? Частью из-за Мальты, потому что я обещал ей этот остров — на словах, конечно, но главным образом из-за эмансипации Фердинанда. Раз Мария-Каролина потеряла власть и влияние, то мы, как ее друзья, могли больше повредить, чем помочь английскому делу. Ах, этот милый носач! Он в состоянии вообразить, будто меня отозвали только из любезности к нему! — И сэр Уильям залился злорадным хихиканьем.
Шестого ноября громадная толпа приветствовала в Ярмуте возвращение своего героя. Но Нельсон отнесся почти безучастно к овациям и все время смотрел по сторонам, напрасно ожидая увидеть кого-нибудь из близких.
Сжав губы, Нельсон сел в парадную карету, высланную за ним городом Лондоном, причем настоял на том, чтобы с ним сели Эмма, миссис Кадоган, сэр Уильям.
Эмма отлично поняла его. Ему была известна сплетня, пятнавшая его и Эмму, но он не испугался, не отступил, а принял бой. Он был горд и верен, обладая великодушием героя…
В воротах столицы их встретил лорд-мэр. Он в звучных словах восхвалял деяния Нельсона и его вечную славу, пригласил на следующий день к банкету в ратуше, чтобы передать там почетную шпагу от Сити за победу при Абукире, после чего поднес на шелковой подушке золотую медаль, специально отчеканенную ко дню возвращения великого адмирала на родину.
Нельсон хотел ответить, но в этот момент сквозь толпу к нему протиснулся старичок с длинными белоснежными волосами. Нельсон вскрикнул, выпрыгнул из экипажа, бросился, смеясь и плача, на шею старику, покрыл почтенное лицо нежными поцелуями. Затем, не обращая внимания на торжественность приема, он подвел старика к карете и, сияя от радости, представил его Эмме и сэру Уильяму:
— Миледи! Сэр Уильям! Это — мой милый отец! А это, батюшка, леди Гамильтон и сэр Уильям, о которых я тебе так часто писал. Леди Гамильтон — мой лучший, единственный друг! Леди Гамильтон, отец, — победительница при Абукире!
Старик внимательно посмотрел на Эмму. Его лицо омрачилось, и он кивнул, словно понимая теперь все.
— Вы очень красивы, миледи! — тихо сказал он. — Смею ли я поблагодарить вас… за то доброе, что вы сделали моему сыну?
Эмма поняла, почему он вставил эту оговорку. В ней поднялась какая-то мутная горечь, но она сейчас же вспомнила, что этот старик — отец Нельсона, что он не мог иначе отнестись ко всему… что его сердце должно быть исполнено огорчения и тревоги. Она низко поклонилась ему, взяла его за руку, мягко, нежно, словно моля о прощении, погладила ее и робко улыбнулась…
— А леди Нельсон? — спросил вдруг сэр Уильям. — Разве леди Нельсон не прибыла, чтобы приветствовать гордость Англии?
Нельсон вздрогнул и посмотрел на отца с мучительным напряжением. Старик смущенно покраснел:
