выражение застыло на его лице.
– Мы в долгу перед нашими друзьями, – сказала Алисия. – Мельцерам есть что сказать в Аугсбурге, это всегда было важно для Иоганна. Все должны прийти проститься с ним.
Мари была поражена тем, как спокойно Алисия восприняла смерть мужа, рядом с которым она провела столько счастливых и в то же время трудных лет. Конечно, Алисия винила себя за отчуждение, которое произошло между ними в последние годы их брака и которого они могли бы избежать, прояви она больше понимания. Мари знала, что Алисия любила своего мужа. Сейчас, в момент глубочайшей скорби, Алисия Мельцер не потеряла силу духа. Она утешала дочерей, убитых горем, говорила с персоналом, вместе с Мари занималась организацией похорон.
Мистер Фальк был потрясен этим происшествием. После некоторых раздумий он распорядился, чтобы потерявшего сознание мужчину, соблюдая все меры предосторожности, уложили на платформу грузовой машины. О том, что Иоганн Мельцер уже ушел в мир иной, в тот момент знала только Мари, но она не стала противиться распоряжению Фалька. Позже, когда врачи клиники констатировали смерть пациента, она позвонила Алисии. Китти нашли в городе, где она делала покупки, Лизу – в сиротском приюте, где та была вместе с Себастьяном Винклером.
Алисия настояла на том, чтобы ночь перед похоронами у гроба ее мужа стоял почетный караул, как это было принято. Никто не возражал. Преподобный отец Лейтвин совершил обряд отпевания и долго стоял перед гробом, погруженный в молитву. Позже Китти, Элизабет и Мари по очереди сидели на неудобных стульях рядом с Алисией, вглядываясь в странное восковое лицо покойника и ощущая за своей спиной мрак огромного холла. Фройляйн Шмальцлер и Фанни Брунненмайер тоже несколько часов провели у гроба, как предписывал обряд, а потом следили за тем, чтобы постоянно подавались кофе, чай и вода. В эту ночь на вилле мало кто спал, даже дети: все трое капризничали и хныкали.
С одиннадцати часов следующего дня начали приходить первые гости: высокопоставленные лица города, друзья и знакомые, а также рабочие и служащие фабрики. Выразив соболезнования родным и возложив цветы, они поднимались на второй этаж, чтобы поприветствовать знакомых и немного подкрепиться.
Гумберт был по уши в делах: украшал цветами гроб, разносил по комнатам бесчисленные подносы с кофе и закусками, находил забытые очки и сумочки и при всем при том еще старался отвечать на бесконечные вопросы.
– И все-то им нужно знать, – жаловался он внизу, на кухне, где повариха с Августой сервировали яйца с горчицей и бутерброды с ветчиной. Ханне и Эльзе было поручено заняться посудой, ведь требовалось немыслимое количество чашек, стаканов и тарелочек, которые потом надо было перемыть.
– Да спиртное, – тоном старой девы шептал Гумберт. – Я бы сказал, покойный господин Мельцер частенько прикладывался к коньяку! – Затем, уже низким тоном магистратского советника, продолжил: – Ну, видно, фабрика теперь окончательно разорится? – И тут же без перехода он спародировал фрау фон Зонтхайм: – «Не понимаю, почему фрау фон Хагеманн давно не развелась».
Эльза вытерла глаза кухонным полотенцем. И как люди могут быть такими бездушными! Фабрика разорилась! Как хорошо.
– Ах, если б знать, для чего мы драили и убирали холл… Теперь Иоганн Мельцер тихо полеживает себе в гробу. А еще давеча поутру он кричал мне вдогонку, чтоб я поднимала ноги и не шаркала…
На кухню вошла фройляйн Шмальцлер, одетая во все черное и с траурной лентой в волосах. Чтобы не выглядеть после бессонной ночи совсем уж бледной, она припудрилась и слегка нанесла румяна. Она улыбнулась всем, кто был на кухне, своей ободряющей улыбкой. Как в лучшие времена.
– Все идет очень хорошо. Фрау Мельцер так рада, что пришло столько гостей. И мы делаем все возможное, чтобы не уронить репутацию виллы. Даже сейчас, в этот скорбный час. Особенно сейчас, мои дорогие…
– Ой! – вскрикнула Августа и сунула в рот порезанный палец. – Боже мой, Брунненмайер – ну и ножи же у тебя. Как бритвы.
– Чтобы не придуривалась…
Фройляйн Шмальцлер оглянулась на Гумберта:
– Только что прибыли господин бургомистр фон Вольфрам с супругой. Наверху, в гостиной, нет бокалов и графина со свежей водой.
– Я мигом, фройляйн Шмальцлер.
Гумберт тотчас пронесся мимо нее и поднялся с бокалами по лестнице, причем так ловко, что никто не услышал даже малейшего позвякивания. Наверху он оказался быстрее, чем к ним спустился лифт, уже забитый грязной посудой.
К часу поток посетителей немного поубавился – многие семьи в это время обедали. Стояла страшная духота, парализующая и тело, и разум. Земля пересохла от долгой жары, местами даже потрескалась, мелкие ручьи совсем обмелели, и только старые деревья в парке, уходившие своими корнями глубоко в землю, вопреки засухе, стояли без единого пожелтевшего листочка.
– Небо затянуло тучами, – сказал Эрнст фон Клипштайн Мари. – Надеюсь, грозы не будет.
– Ну что вы, – с горечью сказала Китти. – Папе бы очень понравилось, если бы он узнал, что его хоронят под громовые раскаты и вспышки молний. Уж он бы повеселился, увидев, как все промокли до нитки…
– Вполне возможно, – Мари обняла Китти. – Во всяком случае на сей раз мы возьмем с собой зонтики, правда?
Китти кивнула и прижалась к Мари. Почти всю ночь накануне она провела в комнате золовки, болтая без умолку, плача, хныча и снова глупо хихикая. О, папочка! Как же быстро все произошло. Так быстро, что она даже не успела попрощаться с ним.
– Этого американца надо посадить в тюрьму. Как там его зовут? Джеймс Форк или как-то так? Не важно. Он чертов ублюдок. Жалкий убийца…
– Пссс, Китти… – прошептала Мари ей в ушко. – Не сейчас. Не здесь…
– Почему? – всхлипывала Китти. – Папе бы это понравилось. Если бы он мог, он бы вдарил этому типчику как следует. Так и только так надо поступать с такими людьми, они же на своем Диком Западе ничего кроме кулака и не знают.
Мари поняла, что призывать Китти к порядку бессмысленно, поэтому ласково погладила ее по волосам и поцеловала в щеку. Эрнст фон Клипштайн стоял в стороне со смущенным выражением лица – упрек Китти сильно задел его. Он винил себя за то, что не предпринял более решительных мер, когда Джереми Фальк проник на фабрику. Полагаясь на полицию, которую вызвала секретарша, он хотел избежать эскалации конфликта. Да что тут говорить, просто смалодушничал.
– Смотри, Китти, – помолвила Мари. – Пришли Тилли и ее мать. Хочешь поприветствовать их?
– О да, – вздохнула Китти. – Они гораздо приятнее, чем эти черные вороны из магистрата, которые только и знают, что каркать: «Примите искренние соболезнования».
Фон Клипштайн остановился рядом с Мари.
– Что еще я хотел вам сказать, Мари, – произнес он, понизив голос. – Мое решение стать совладельцем фабрики не изменилось. Я сдержу свое слово и как
