— Тебе не стоит падать духом, — заявил ей достойный прелат, играя аметистовыми четками, зерна которых проворно скользили между его удивительно подвижных и тонких для столь внушительного корпуса пальцев.
— Я справлялся о тебе у норманнских братьев, — так он именовал Ролло и Атли. — Жизни твоей ничего не угрожает. Более того, Роллон обещал франкскому герцогу, что ты будешь жить в обстановке, подобающей твоему званию.
— О да! — усмехнулась Эмма. — А сообщил ли норманн моему сиятельному дядюшке, что желает уложить меня на супружеское ложе со своим хворым братцем?
Епископ слегка приподнял тонкие, слегка подкрашенные брови.
— А разве ты еще не спишь с ним?
И, увидев, как возмущенно вспыхнули глаза девушки, усмехнулся:
— Значит, Атли не так уж много требует от тебя. Что же тогда тебя не устраивает?
Они стояли под порталом недостроенного и уже полуразрушенного собора Святого Уэна. Тяжелая арка входа все еще хранила следы былых пожаров. В свое время норманны взяли штурмом и сожгли это аббатство, теперь же они ничего не имели против, если руан-ские христиане восстановят его. Однако строительство велось неимоверно медленно из-за нехватки рабочих рук и средств, а также из-за нежелания язычника Ролло выслушать просьбы епископа и оказать хоть какую-то Помощь.
Эмма глядела в сырой мрак, клубившийся в проеме арки.
— Никому до меня нет дела, — грустно проговорила она. — Даже для дяди я стала всего лишь разменной монетой в его игре. Поэтому единственное, о чем я хочу попросить вас, преподобный отец, — это позволения удалиться в одну из Христовых обителей.
Епископ Франкон пожевал пухлыми губами.
— Не скрою, дитя мое, правитель Нормандии Роллон наделил меня кое-какими полномочиями в отношении моей паствы. Однако вряд ли он позволит мне взять под свое покровительство такой неслыханный трофей, как франкская принцесса, в чьих жилах течет кровь Робертинов и Каролингов.
— Но ведь я всего лишь безымянная пленница! — горячо возразила Эмма, поднося сжатые кулачки к лицу. — И это удручает меня более всего.
— У каждого из нас свой крест, — с горечью произнес Франкон. — Я вынужден идти на постоянный сговор с язычниками… Что же до твоих цепей… Дитя мое, ведь и Спаситель побывал в оковах, а мы почитаем себя его последователями. Твоя доля высока. Подумай, Эмма, послужить залогом мира — великая честь. Поэтому не ропщи, укрепи сердце и гордись участью, доставшейся тебе.
Эмма фыркнула, попыталась сказать что-то еще, но промолчала. Епископ улыбнулся:
— К тому же я взял бы грех на душу, благословив тебя примкнуть к сонму невест Христовых. У тех, кто готов удалиться от мирской суеты, не должно быть столь яркого блеска в глазах и манеры столь горделиво вскидывать подбородок.
Эмма вспыхнула:
— Ваши слова, преподобный отец, таковы оттого, что вы столь долго прожили бок о бок с этими варварами. Только поэтому вы отговариваете меня от лучшей участи, о которой только может помыслить истинная христианка.
Франкон приподнял брови, словно взвешивая ее слова, и снова по его сочным губам скользнула лукавая усмешка.
— Ты неглупая девушка, Эмма. Да, мне приходится без устали лавировать в мирской суете, отыскивая пути, пригодные для тех и других. Но одно я знаю твердо…
Взгляд епископа стал суровым.
— Мой первейший долг перед Господом — сделать все, чтобы не дать разгореться кровавой резне в этих землях, а уж затем поразмыслить над тем, как вырвать эти заблудшие души из толпы поклонников дьявола и поместить их в лоно нашей святой матери церкви…
От череды воспоминаний Эмму отвлек негромкий стук в дверь. Уже стемнело, и до нее донесся мягкий голос:
— Эмма, ты здесь?
Девушка невольно улыбнулась. Атли так и не избавился от робости перед ней. Как-то он вошел, когда она выбиралась из лохани с теплой водой, и следствием этого стала неукротимая вспышка ее гнева. Эмма дулась неделю, не желая разговаривать с ним, и Атли выглядел как побитая собака. Помимо воли она сравнивала братьев. Ролло не придал бы ни малейшего значения подобной мелочи, в лучшем случае она бы его позабавила. Но Атли всякую размолвку с Эммой воспринимал мучительно, и хотя она и продолжала играть свою роль пленницы, им обоим давно было известно, кто у кого в плену.
— Входи же, Атли.
Он вошел, склонив голову в приземистой арке дверей. Он был высок, как и все викинги, но тонок, словно стебель тростника на ветру.
— Почему ты одна в темноте?
Атли кутался в долгополый темный плаш. Маленькая шапочка из тюленьей кожи без полей была надвинута до бровей. Его наряд свидетельствовал, что он только что вернулся со складов, расположенных в дальнем конце города, где вел учет доставленных накануне товаров.
— Ты был занят целый день? — вопросом на вопрос ответила девушка. — Много ли привезено из Бретани?
— Видят боги, весьма. Походы моего брата всегда! удачны, и закрома Руана теперь полны до краев. Сам Ролло отправился отдыхать, И все легло на мои плечи: — Ты опечалена тем, что Ролло не посетил тебя? — словно прочитав ее мысли, негромко спросил юноша, немного погодя.
— Какое мне до него дело? — запальчиво воскликнулаЭмма.
Резко поднявшись, она подошла к Атли, быстрым движением поправив его сбившийся плащ.
Эмма не могла различить в полумраке выражения его лица, но поспешила убрать руку, когда Атли склонился, чтобы коснуться ее губами.
— С чем ты пришел ко мне?
Она слышала его неровное дыхание, но, когда Атли заговорил, голос его звучал ровно.
Оказалось, что он явился всего лишь для того, чтобы позвать Эмму в город. Там сейчас оживление — викинги пируют после похода, пылают костры, устраиваются игрища: Собрались толпы горожан, музыкантов, бродячих фокусников, поводырей медведей.
— Конечно же, я готова! — оживленно откликнулась Эмма, накидывая расшитое яркой тесьмой покрывало. Что ей Ролло! Она будет веселиться напропалую!
У большого моста через Сену воздух казался густым от дыма и чада жарившихся на гигантских кострах туш. Толпа шумела на все лады, Эмма смеялась, пробираясь сквозь нее вслед за Атли.
— Пиво! Кому подогретого пива!
Кричали по-норвежски, но Эмма уже понимала эту варварскую речь. Она хохотала, глядя, как рослый, голый по пояс норманн зачерпывает огромным ковшом из котла пенный напиток и плещет его в тянущиеся со всех сторон роги. Здесь были и сжившиеся с норманнами франки, и воины Ролло. Эмма уже не удивлялась, видя, как запросто братаются с варварами ее соотечественники.
Жир быков и свиней с треском и шипением стекал на угли, вспыхивая синими огнями. Эмма получила свой ломоть полусырого свиного окорока, еще дымящийся, приправленный чесноком и травами, и впилась зубами в душистое мясо. Люди вокруг тоже торопливо ели, среди них попадались и нищие — когда еще им удастся так набить брюхо. Викинги шумели, каждый стремился громче других поведать о своих подвигах, они перебивали друг друга, толкались, хлопали по плечам, хохотали, показывали столпившимся горожанам золотые гривны, наручи, хвастали дорогим оружием. От костра к костру бродили увешанные мехами продавцы вина — анжуйского, бургундского, аквитанского. Пришельцы с севера, привыкшие к франкскому питью, щедро трясли мошной, пили, разливали, иные пели, иные погружались в дремоту. Под звуки бубна плясал медведь, толстый монах в засаленной рясе, обнявшись с язычником, учил его петь латинскую литанию. У разрушенной часовни близ моста оставалось свободное пространство, и здесь шла игра «в кошку». На перекладине, лежавшей на столбах, был подвешен на веревке бочонок, и мужчины, пуская коней с места в карьер, проносились под ним, взмахивая палицами. В бочонке исходила истошным криком живая кошка. Эмма уже привыкла к этой жестокой игре и, посмеиваясь, примкнула к толпе зрителей. Тому из играющих, кому удавалось разбить бочонок и освободить злополучную тварь, доставался приз. Призов было немало — из общей доли добычи, которая никому не досталась по жребию. Поэтому и состязающихся было в избытке. Там и сям сходились в схватке борцы. На открытом пространстве между костров двое воинов, с завязанными глазами и связанные за щиколотки короткой веревкой, пытались оглушить друг друга мешками с песком. Не видя противника, они то и дело промахивались, сбивая друг друга с ног, падали. Эмма хохотала до слез, глядя, как они нещадно тузят друг дружку, не причиняя, впрочем, особого вреда. Зрители криками подбадривали состязающихся, повсюду заключались пари. В толпе было немало и женщин. Скандинавки, отказавшиеся от своих традиционных покрывал, подобно франкским девушкам, носили головные обручи с подвесками, а на груди — медные броши. Попадались здесь даже рабы в ошейниках. Сегодня их не заставляли работать, они тоже выпили и угостились у костров. Наконец Эмма увидела, как здоровенный грузчик-франк одолел в борьбе норманна, и хохочущие викинги вручили ему приз — кусок сукна, в который тот завернулся, как в плащ, и стал приплясывать под всеобщий хохот и битье в ладоши.
