Пока они поворачивались то так, то эдак, почти не удаляясь от Квебека, только что оставленный берег продолжал притягивать взор Анжелики, печально вглядывавшейся в смутно различимые в тумане знакомые контуры. Вот остров Орлеан, похожий как две капли воды на мирно уснувшую гигантскую акулу, с белеющими там и сям домишками, – остров, где всем заправляет колдунья Гийомэтт, вот поблескивающая верхушка колокольни в Бопоре, где нашла приют одна из королевских девушек; где-то здесь обретается Сидони Маколле, совершившая грех кровосмешения, вместе со своими «стариковыми» детьми – сам старик наверняка отправился на Великие Озера. Новый поворот – и перед Анжеликой снова предстал город Квебек в кокетливой серебряной короне, в какую превращались при взгляде издалека все его изящные колоколенки и башенки; вскоре вдали мелькнул мыс Турмант, а напоследок – церковь святой Анны-кудесницы…
Чем дальше они шли вниз по реке, тем больше раздвигались берега, чтобы в конце концов окончательно исчезнуть, Просторный эстуарий ничем не отличался от настоящего моря.
Анжелика не покидала носа судна, сверля взором горизонт, ибо он – в случае, если им будет благоприятствовать ветер, – сулил ей всего через несколько дней долгожданную встречу с мужем.
Свежий ветерок оставлял на ее губах все более отчетливый привкус соли. Она отдалась мягкой качке, способствовавшей воспоминаниям. Ну-ка, что предрекал третий «круг», тот, в котором ей почудился шут, опоясанный золоченым кушаком, когда салемская гадалка Рут Саммер раскинула перед ней свои карты?
Что сулила третья звезда Давида? Но напряжение памяти оказалось тщетным.
Как же она сглупила, что не пожелала дослушать до конца, что готовит ей судьба, что еще припасли для них «блестящий господин» и «папистка», которые «укрощены лишь до поры до времени»!
От двух первых звезд ей достались лишь крохи. Но – Торжествующая Любовь!
Каково?! Что там еще бормотала гадалка? Много мужчин: любовь защитит тебя.
Солнце:мужчина, провозгласившийсвоимсимволом солнце…
Не иначе как король по-прежнему покровительствует им!
А Рут Саммер все ворошила свои картинки, на которых розовый цвет означал жизнь плоти, а голубой – жизнь души…
Анжелике очень хотелось снова очутиться в одиночестве, в комнате, уставленной зеркалами… Одновременно ее мучил страх: вдруг она запамятовала – а может, и нарочно изгнала из памяти – те самые невероятные, но в то же время определяющие мгновения своей жизни, словно их необходимо было утаить от взгляда Создателя?
Возвращаясь в родной климат Новой Франции, Голдсборо, Вапассу, она старалась забыть про Салем и про тамошние чудеса. То было, впрочем, не забвение, а впечатление нереальности – как же иначе можно относиться к двум белокурым головам, которые она видела в критические моменты своей «смерти»?
Да, она видела их, но во сне… Для того чтобы отнестись к ним серьезно, ей требовалось немалое усилие…
В густом тумане, то и дело ложившемся на бескрайнее водное пространство, раскинувшееся перед ней, ей виделись порой два призрака в черных одеяниях прокаженных.
«Я вам даже не друг, бедные мои кудесники, я – неблагодарная француженка-папистка, которая, ужаснувшись вашим необычным обликом и неслыханными речами, старается не вспоминать, чем она обязана таким немыслимым созданиям… Но сомнений нет – я встречалась с вами. То был не сон. И вовсе не случайность, что двое наших малышей, дети счастья, родились не где-нибудь, а в Салеме, чуть ли не у вас на руках…»
Мысли ее блуждали по кругу.
Нет, то, что происходило в Новой Англии, то, что помогло ей лучше понять страдания ее брата Жосслена, было вполне реально. То были создания из плоти и крови, в мистической лихорадке возводившие неведомый всем прочим людям мир. Среди них нашлось место и для Рут с Номи. Когда, выхаживая ее, они рассказывали ей о своих горестях, то ее сердце откликалось даже не на исповедь о скитаниях преследуемых и повсюду унижаемых квакеров, участью которых был либо позорный столб, либо виселица, а на их спокойствие перед лицом очевидного безумия. В жестокости, которую они познали, была некая банальность, из-за которой она становилась естественной, а то и желанной.
Она не могла не возмутиться! Однако Рут и Номи не возмущались – они говорили о гонениях и своих нечеловеческих мучениях почти как о неизбежном зле, без которого немыслима жизнь на американском берегу.
Они, исцелившие столько людей, умрут на виселице, осыпаемые проклятиями!..
Зато Амбруазина – последовательница папы, богобоязненная благотворительница – ни у кого не вызывала страха.
Нет, мир не слеп. Но он вял, в нем нет подлинного стремления к справедливости и к любви.
Предаваясь этим мыслям, стоя на носу корабля, Анжелика чувствовала, как в ней растет нетерпение побыстрее вернуться к Жоффрею Они с ним так похожи!
Она может говорить с ним обо всем! Она поведает ему о своем страхе перед Амбруазиной. Она уже видела его приободряющую улыбку. Наверняка он скажет ей те же самые слова, которыми она пыталась вразумить саму себя.
Если герцогиня Модрибур жива – Анжелика то обретала непоколебимую уверенность в этом, то отвергала саму эту возможность как немыслимую, – то какой силой она располагает, чтобы и впредь вредить им? Разве ее миссия не завершилась вместе с гибелью иезуита, ее брата? А раз не стало его и священной миссии, то должен был затухнуть и дьявольский огонь в ее душе.
Она то и дело видела их снова – «блестящего господина» и «папистку», но превратившимися в обыкновенных людей, подобно знаменитым военачальникам, которые, познав мгновения славы, вынуждены возвращаться к мелочам повседневного существования.
Слишком многое изменилось после того проклятого лета!
Сегодня их любовь неуязвима. Сама страна преобразилась. Новички Голдсборо, сперва слабые и уязвимые, они вросли в новую почву, начали величественное строительство, повели на берегах Французского залива новую жизнь и, окрепнув, изменили тамошнее равновесие сил.
Всего за несколько лет положение переменилось настолько разительно, что Жоффрей де Пейрак вот-вот превратится в арбитра между народами Северной Америки – французами, англичанами и индейцами, будь то ирокезы или алгонкины.
Уже в Салеме Анжелика могла убедиться, как сильно его влияние, когда обитатели Новой Англии причисляли его к своим, считая его способным выступить на стороне полунезависимых штатов, все еще остающихся колониями британской короны. «Вы такой же, как и мы», – твердили они ему. Еще одним подтверждением его значимости стала просьба губернатора Новой Франции Фронтенака о союзнической помощи, с которой тот обратился к Жоффрею, как к брату, которому он может всецело доверять. Губернатор послал его навстречу ирокезам, будучи уверенным, что никто, кроме него, не сумеет совладать с их необузданной яростью.
