Бак смотрел в окно. Со стороны залива на Сан-Франциско наползал вечерний молочный туман, но он едва ли видел, что происходит вокруг него. Он только чувствовал саднящую боль в груди. Когда Бак прочитал письмо, которое передала ему Энни, он был в состоянии сказать только одну банальную фразу: «Этого не может быть». Но потом, взглянув на помрачневшее лицо Энни, понял, что дела обстоят именно так. Он снова и снова перечитывал письмо Фрэнси. «Я больше не могу жить, как прежде, – писала она, – и любить тебя от случая к случаю. Я никогда не умела делать что-либо наполовину. Кроме того, я поняла, что уводить тебя из привычного мира, лишать детей и любимой работы – более чем несправедливо. У меня есть право принимать такого рода решения, Бак. Я его приняла, и оно окончательное. Предупреждаю, что я не хочу с твоей стороны никаких вопросов. Не предпринимай также попыток увидеть меня. Единственное, чего я по-настоящему хочу – это побыть в одиночестве, прийти в себя и попытаться начать собственную жизнь сначала. Я любила тебя и была с тобой счастлива, но теперь все кончено…»
Бак не выдержал и кинулся вон из отеля. За считанные минуты он добежал до дома Фрэнси на Ноб-Хилле и барабанил кулаками в дверь, пока слуга-китаец не отворил ему. Баку еще не приходилось бывать в доме Фрэнси, поэтому, войдя в холл, он принялся ходить из комнаты в комнату, выкрикивая ее имя и время от времени спрашивая слугу: «Где она? Я должен ее увидеть». Испуганный китаец ходил за ним как привязанный, повторяя на одной ноте: «Мисс Фрэнси здесь нет, сэр… Она уехала… Нет, не на ранчо. Куда-то уехала… далеко и надолго…» Он повторял бы эти слова и дальше, пока Бак не вгляделся получше в его растерянное лицо и не понял, что слуга говорит сущую правду. Фрэнси навсегда вычеркнула его из своей жизни.
Бак отвернулся от окна и впервые за все это время посмотрел на жену.
– С какой стати ты приехала сюда, Марианна?
– Чтобы увидеть тебя, дорогой! – Бак подступал к ней ближе и ближе, его глаза горели, и Марианна испугалась, но постаралась скрыть свой страх. – Что-нибудь случилось? – спросила она со всем простодушием, на какое только была способна.
Теперь Бак находился от нее совсем близко, он сжал кулаки, и Марианна видела, какого труда ему стоит сдерживать себя. Он трясся всем телом и даже начал заикаться, когда ему наконец удалось выговорить:
– Это сделала ты, Марианна. Ведь правда? Ты была у нее дома…
Марианна отвернулась из опасения встретиться с ним глазами.
– Я не имею представления, о чем ты говоришь…
– Нет, милая, ты все прекрасно знаешь…
– Тебе надо больше думать о детях, Бак, – поспешно сказала она, – а также о работе и о будущем, ради которого ты не жалел сил.
– Ты заботишься о моем будущем, Марианна? Или о своем? – Он с силой взял ее за подбородок, заставив смотреть ему прямо в глаза. Некоторое время он внимательно изучал ее лицо, как будто видел впервые, а затем очень тихо и очень отчетливо произнес:
– Я тебе этого не забуду, Марианна.
Она увидела в его глазах боль огромной утраты и поняла, что победила.
– Это для твоей пользы, Бак. Только для твоей пользы. Я все время думаю о тебе. В конце концов, ведь я твоя жена.
Бак отпустил Марианну. Его брак рухнул, Фрэнси покинула его. И хотя перед ним по-прежнему сияли радужные перспективы, ему стало на них наплевать.
Марианна сидела перед ним, красивая и элегантная, в облегающем синем бархатном халате. Она его жена и мать его детей. Ее можно понять – ведь она защищала свою собственность. Но расстояние, которое всегда существовало между ними, отныне превратилось в глубочайшую пропасть, на дне которой лежала, свернувшись кольцами, смертоносная коварная змея.
– Послушай, Бак… – начала было она, но он, не говоря ни слова, прошел к себе в комнату и запер дверь на ключ.
Марианна откинулась на спинку дивана, понемногу начиная успокаиваться. Самое страшное было позади. Она вспомнила его потемневшие от боли глаза и решила, что на самом деле все обстоит не так плохо. Завтра боль уляжется, и ему станет лучше – разве не так бывает с мальчишками, когда они до крови поранят себе колено? А потом, постепенно, из осколков можно снова склеить целое, причем, если постараться, никто ничего не заметит.
Лизандра родилась на рассвете чудесного весеннего утра на старой резной кровати на ранчо Де Сото. У изголовья Фрэнси сидела Энни, и тут же присутствовал Мандарин, желая разделить общую радость.
Он принял на руки ребенка, завернутого в белоснежные батистовые простыни, и его черные глаза лучились счастьем, потому что теперь у Фрэнси снова был ребенок, которому она могла отдать свою любовь.
– Красивая маленькая девочка, – воскликнула Энни, – Фрэнси, дорогая, старое ранчо снова сделается приютом радости.
– Так оно и будет, мисс Фрэнси, – подтвердила Хэтти, с любопытством разглядывая крохотное личико новорожденной. – Она словно розовый бутон поутру, прежде чем солнце заставит цветок распуститься. Фрэнси улыбнулась.
– Боюсь, что букет таких роз мне уже не суждено собрать, Хэтти. – Потом она печально взглянула на Мандарина. – Мне бы хотелось, чтобы Бак хоть одним глазком посмотрел, на нее. Как было бы хорошо, если бы она могла носить его имя.
Лаи Цин осторожно вернул сверток с ребенком матери. Он поклонился и сказал:
– Я старый человек. Я не могу заменить ей отца, но я буду охранять ее, как если бы это было мое собственное дитя. Я обучу ее всему, что знаю сам, и разделю твою радость, вместе с тобой наблюдая, как девочка растет.
Фрэнси с благодарностью взглянула на своего друга – он и в самом деле сильно постарел за последнее время, хотя даже сам Лаи Цин не смог бы с точностью сказать, сколько ему лет. Однако, несмотря на то, что теперь он казался ниже ростом и его плечи стали еще более сутулыми, лицо Мандарина дышало присущей ему в молодости и в зрелости силой, глаза по-прежнему светились умом и энергией и весь его облик источал удивительное достоинство. Фрэнси ничего не забыла из того, что он сделал для нее в течение долгих лет их дружбы. Все самое лучшее в ее жизни исходило от Лаи Цина. Он был ее добрым гением и вот теперь, она уверена, станет добрым гением ее ребенка.
– Я бы хотела, чтобы Лизандра получила твое имя. Оно очень почтенное, и если ты согласишься, мое сердце исполнится радости.
Глаза Мандарина расширились – сначала от удивления, а затем от гордости и удовольствия. Он осторожно взял крохотную ручку ребенка в свои сильные ладони и поцеловал ее.
– Дорогая Фрэнси, – сказал он голосом, не скрывая переполнявших его душу эмоций, – ты наградила своего старого недостойного друга самой большой честью, на которую он когда-либо мог рассчитывать. Я был ничтожнейшим крестьянином, у меня не было ни гроша за душой, не было ни семьи, ни близких. Меня никогда не окружали дружеская привязанность и любовь. Теперь же все это у меня есть. У меня есть имя, которым можно гордиться, и внучка, которой я могу его передать. Сейчас я стал счастливейшим из смертных.
