— Достаточно, любовь моя.
— Что? Что такое? — неуверенно спросила она, еще не опомнившись от жарких объятий. Бетани дотронулась до его плеча. Эштон резко отстранился и вытер рукавом лицо, как бы стараясь избавиться от ее вкуса.
— Мы не должны этого делать.
— Почему?
— Боже мой, разве можно так испытывать мужчину? Так нельзя. Неужели ты этого не понимаешь?
— Ты всегда так говоришь. — Она непокорно вскинула подбородок.
— А ты всегда забываешь об этом. — Он дотронулся до щеки девушки. — Когда станешь постарше, то поймешь, что молодая леди не должна проводить время с конюхом своего отца, тем более испытывать к нему какие-то чувства.
Бетани схватила охапку сена и смяла ее в руках.
— С каких это пор ты можешь указывать мне, что я должна и чего не должна чувствовать, Эштон Маркхэм?
Он опустил руку.
— Между нами целый мир, любовь моя.
— Только потому, что ты так хочешь.
— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — спокойно и решительно заметил Эштон.
— Я хочу тебя. Хочу, чтобы мы были вместе, как… — она сама не верила тому, что говорила, — как любовники.
Взгляд его стал острым.
— Значит, вам нужен любовник, мисс Бетани, — выпалил он. — Тогда вам придется поискать где-нибудь в другом месте более покладистого племенного жеребца.
Он повернулся и покинул конюшню. Бетани вскочила и бросилась за ним. В ней пробудилась страсть, чувства бушевали, как шторм на море.
— Что? Что произошло?
— Ты скоро придешь в себя, — бросил он через плечо. Она, спотыкаясь, догнала его.
— Ты поступаешь жестоко.
Эштон резко остановился и схватил ее за плечи. Она поморщилась. Он сразу смягчился и нежно провел пальцем по линии ее подбородка.
— С моей стороны было бы еще более жестоким, если бы я поощрял твои порывы, любовь моя. Возможно, сейчас ты этого не понимаешь, но потом поймешь.
Бетани внимательно всматривалась в его лицо: небольшие морщинки под глазами, соблазнительная ямочка на подбородке, твердая линия скул, пленительный изгиб нижней губы. Пока она изучала его, что-то удивительное произошло с Эштоном: какое-то волнение отразилось в глубине его глаз, на какое-то мгновение ей показалось, что он сейчас уступит. Бетани задрожала. Но он тут же взял себя в руки. Чувство, промелькнувшее в его глазах, исчезло так быстро, что она решила — это ей показалось. И все же появилась уверенность — она далеко не безразлична Эштону.
Опершись на ограду загона, Бетани залюбовалась, как Эштон приучает молодую лошадь к седлу. «Нет, — подумалось ей, — когда этим занимается одержимый, укрощение скорее напоминает установление нежного взаимного доверия животного и человека».
Словно не чувствуя боли от острых камней, послуживших строительным материалом, она уперлась в них локтями, положив подбородок на руки.
Нежный ветерок, пропитанный запахами моря и лошадей, медовым ароматом и кустарниковой полыни, золотистый солнечный свет, разрисовавший сочными красками беговую дорожку, придавали особое великолепие этому теплому летнему дню.
В ее представлении, особенно яркий солнечный луч, конечно, освещал Эштона: его густые каштановые волосы пламенем горели на солнце, свободная рубашка из белого муслина казалась ослепительной при ярком солнечном свете, а глаза, часто тревожные, сегодня были сродни летнему небу — чистыми и ясными.
Девушка взобралась на ограду, свесив внутрь загона голые ноги. Уловив ее движение, беспокойно дернула головой кобыла серо-коричневой масти, которую Эштон только что взнуздал.
Он взглянул на Бетани и засмеялся.
— Извини, любовь моя, но эта подружка желает остаться со мной наедине.
Кобыла снова фыркнула. Бетани совсем не обиделась, хорошо зная, как серьезно Эштон относится к своей работе, занимаясь не только обучением лошади, но и заботясь о ее хорошем самочувствии. Соскочив с забора, она укрылась в тени айвового дерева, откуда можно было все видеть и одновременно не пугать норовистых красавиц.
Он полностью сосредоточился на своей работе, каждое его движение говорило о силе и уверенности в себе, как будто весь мир служил для него ареной, где ему предстояло демонстрировать свое мастерство. Бетани внезапно охватило непонятное волнение, странный озноб, перешедший затем в жар.
Серо-коричневая кобыла по имени Зау сверкала глазами и сопротивлялась уздечке, ее тело дрожало под седлом. Эштон приближался к лошади, подходя к ней сбоку и тихо произнося ласковые слова, похожие на объяснение в любви, но стоило ему дотронуться до уздечки, как она рванула головой, ее ноздри горели — Эштон встал перед ней, как бы бросая вызов, одновременно продолжая произносить ласковые слова. Кобыла подалась назад, но затем остановилась, заинтригованная, ее морда чуть подалась к человеку — и уже через мгновение изучала его ладони, надеясь найти там что-то вкусное. Усмехнувшись, он дал ей кусочек кленового сахара, одновременно приблизившись еще на шаг и поглаживая рукой шею и морду, ни на секунду не прекращая произносить тихих ласковых слов, и вдруг свистнул, всегда приучая лошадей к этому звуку, — возможно, когда-нибудь Зау так же будет отзываться на него, как Корсар. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось накинуть поводья на ее шею; подойдя к ней сбоку, он продолжал нежно гладить — Зау еще колебалась, вела себя напряженно, прижимая уши. Эштон отпускал поводья, свистел и кормил с руки, снова заходил сбоку — и через мгновение быстрым и гибким движением, которое Бетани не успела даже уловить, вскочил на спину лошади. Это сильно ее напугало, она встала на дыбы и заржала, а затем подпрыгнула сразу всеми четырьмя ногами. Сильные бедра Эштона сжали бока кобылы, она сначала рванула в сторону, а затем поскакала галопом, непредсказуемо меняя направление, подбрасывая задние ноги, — Бетани казалось, что она сейчас сбросит седока. Но он продолжал бороться, словно со штормом, получая удовольствие от этого испытания, — его воля соответствовала гордой непокорности лошади. Человек использовал свою силу мягко, но настойчиво. Наконец лошадь покорилась — Бетани даже не уловила, когда изменилось ее настроение: только что сопротивлялась каждым мускулом, а в следующий момент уже подчинилась воле человека, выполняя его команды. Однако Эштон не изображал из себя укротителя и не подавлял своей властью: он позволил ей пуститься галопом, давая привыкнуть к тяжести его тела. У Бетани перехватило дыхание, когда она наблюдала за стремительным галопом, который представлял собой необыкновенно красивое зрелище: только что укрощенная лошадь демонстрировала мастерство своего хозяина. Эштон, натянув поводья, замедлил бег лошади, направляя ее на середину беговой дорожки, и наконец остановил совсем — лошадь опустила голову и выглядела скорее довольной, чем покоренной. Эштон продолжал еще тихо говорить что-то, слегка сжимая бедрами ее бока, затем наклонился вперед, обнял руками шею и что-то прошептал. Бетани даже перестала дышать, все внутри у нее дрожало и волновалось, ей казалось, что она стала свидетельницей чего-то очень сложного и драматичного, совсем не похожего на укрощение животного. Это было столкновение двух гордых душ, где присутствовали одновременно вызов, неуверенность, стремительное осуществление цели и приятное чувство завершения.
