Филиппа Грегори - Королевская шутиха

— А ты сам как думаешь? — спросила я со смешанным чувством страха и сострадания к королеве.

Уилл сгорбился и улыбнулся мне печальной, вымученной улыбкой.

— Здесь нам ждать уже нечего, — ответил он тоном человека, покорившегося судьбе. — Все произойдет в Хатфилде. Наследница престола находится там. А здесь наследника не получилось. Две попытки, и обе провалились. Горе и уныние — вот что такое сегодняшний Ричмонд. То ли дело Хатфилд? Там живая и здоровая наследница престола. Вокруг нее собралась уже половина здешнего двора, а остальные торопятся туда же, чтобы не оказаться в последних рядах. Не сомневаюсь, у принцессы уже и речь заготовлена. Елизавета вполне подготовилась к радостному дню, когда ей объявят о смерти Марии и она станет новой королевой. У нее уже все продумано: где сядет и что скажет.

Его горечь передалась и мне.

— Ты прав, Уилл. Речь у Елизаветы уже заготовлена. А начнет она свою речь словами: «Нам было явлено чудо Божьего промысла».

Уилл не выдержал и засмеялся.

— Надо же! Великолепные слова. А ты-то откуда знаешь? Неужели Елизавета разболтала тебе? Она же невероятно скрытная.

Мне самой стало смешно.

— Все гораздо проще, Уилл. У нас с ней был разговор, и она спросила, какие слова Мария произнесла, узнав, что стала королевой. Я помнила их и сказала. Елизавете понравилось, и она еще тогда заявила, что тоже произнесет эти слова.

— Отчего бы не произнести? — вновь мрачнея, вздохнул Уилл. — Она отберет у Марии все: мужа, любовь народа, трон. Так почему бы не присвоить и слова старшей сестры?

— Как ты думаешь, я могу повидать королеву?

— Она тебя не узнает. Ты стала красивой женщиной, Ханна. Неужели это платье тебя так преобразило? Тогда ты, должно быть, хорошо заплатила своей портнихе. Она у тебя прямо волшебница.

— Нет, Уилл, не платье. Наверное, любовь.

— К мужу? Ты его нашла?

— Нашла и почти сразу же потеряла. Тогда я была даже не шутихой, а абсолютной дурой, набитой гордостью и ревностью. Но рядом со мной его сын, и этот малыш научил меня такой любви, когда забываешь о себе. Я даже не думала, что смогу его так любить. Я вообще сомневалась, что кого-то полюблю. Это — мой сын Дэнни. И если мне будет суждено вновь увидеть его отца, я скажу ему, что наконец-то стала женщиной и готова к любви.

Уилл улыбнулся Дэнни. Малыш сначала смутился, опустил голову, но затем вгляделся в морщинистое лицо шута и тоже стал улыбаться.

— Уилл, ты побудешь с Дэнни? Я все-таки попробую навестить королеву.

Уилл протянул руки, и малыш доверчиво пошел к нему. Меня это не удивило; я не знала никого, в ком шут не вызывал бы доверия. Я же поспешила в приемную королевы и открыла дверь, ведущую в ее покои. Мне удивляло, с какой легкостью меня пропускали. Последним стражем перед последней запертой дверью оказалась Джейн Дормер.

— Здравствуйте, Джейн. Это я, Ханна.

Чувствовалось, Джейн переживала горе королевы, как свое собственное, поэтому она ничего не сказала по поводу моего неожиданного возвращения и непривычной одежды.

— Может, ты и сумеешь поговорить с нею, — шепотом произнесла Джейн, опасаясь подслушивания. — Только хорошенько думай, о чем говоришь. Ни слова о короле и о ребенке.

Моя смелость куда-то улетучилась.

— Джейн, я ведь не знаю, захочет ли королева меня видеть. Может, вы у нее спросите?

Но руки лучшей подруги королевы уже лежали на моем затылке, толкая меня вперед.

— Ни в коем случае не упоминай Кале. Сжигание еретиков — тоже. И не говори про кардинала.

— А почему нельзя? — спросила я, пытаясь выскользнуть из цепких пальцев Джейн. — Вы имеете в виду кардинала Поула?

— Он болен, — шепнула Джейн. — И впал в немилость Рима. Его вызывают туда. Если он вдруг умрет или уедет за наказанием, королева останется совсем одна.

— Джейн, наверное, я зря решила увидеться с королевой. Мне ее нечем утешить. Как можно утешать женщину, потерявшую все?

— Ее сейчас никто не сможет утешить, — сурово заметила мне Джейн Дормер. — Она пала на самое дно, на какое только может пасть женщина. Но она должна подняться. Она не просто женщина, чтобы зарыться в своем горе. Она — по-прежнему королева и должна править страной, иначе не пройдет и недели, как Елизавета спихнет ее с трона. Если она вновь не воссядет на троне, сестрица сбросит ее прямо в могилу.

Одной рукой Джейн открыла дверь, а другой втолкнула меня внутрь. Я чуть не споткнулась и поспешно сделала реверанс. Дверь за моей спиной тихо закрылась.

В комнате по-прежнему было сумрачно. Ставни не открывали с тех пор, как эта комната стала родильной. Я не увидела королеву ни на одном из стульев, ни на ее громадной кровати. Я бросила взгляд в сторону молитвенной скамеечки, но и там не нашла стоящую на коленях Марию.

Потом я услышала тихий шорох, тихий звук, будто вздохнул наплакавшийся ребенок. Ребенок, который плакал так долго и безутешно, что у него больше не осталось слез, и теперь он просто застыл в своем горе.

— Королева Мария, — тихо позвала я. — Где вы?

Наконец, когда мои глаза привыкли к сумраку, я увидела ее. Должно быть, она некоторое время металась по полу, а теперь затихла, лежа лицом к плинтусу. Она лежала, согнувшись, как сгибается голодный человек, стремясь заглушить приступы голода. Я поползла к ней на четвереньках, задевая разбросанные пучки трав, от которых и сейчас еще исходил пряный аромат. Оказавшись возле королевы, я осторожно взяла ее за плечи.

Она не шевельнулась. Возможно, она вообще не почувствовала, что рядом с нею кто-то находится. Горе Марии было слишком глубоким и непроницаемым. Она загнала себя в ловушку, погрузила во внутреннюю тьму, которая могла не рассеяться до конца ее жизни.

Я гладила ее плечи, как гладят умирающее животное. Прикосновение заменяло сейчас все слова, но я не была уверена, чувствует ли она мои пальцы. Потом я осторожно приподняла ее, уложила ее голову себе на колени, откинула ей капюшон и стала отирать слезы с ее усталого лица. А они катились и катились из-под сомкнутых век, и морщины служили им руслами. Я молча сидела с нею до тех пор, пока перемена в дыхании не подсказала мне, что королева заснула. Но даже во сне поток слез не оставлял ее.

Выйдя в приемную, я увидела сэра Роберта.

— Вы, — сказала я, не ощущая радости от встречи с ним.

— Да, я. И не надо так кисло смотреть на меня. Я к этой истории не причастен.

— Вы — мужчина. А мужчины почти всегда причастны к тому, что женщины страдают, — тоном проповедника заявила я.

Сэр Роберт рассмеялся.

— Хорошо, я готов признать свою вину, что родился мужчиной. И, желая хотя бы частично ее загладить, я пришел позвать тебя к себе на обед. Тебе с дороги не помешает подкрепиться бульоном и свежим хлебом. Фрукты тоже есть. Идем. Твой малыш уже там. С Уиллом.