Неожиданно она услышала сзади низкий голос.
Почему-то он не показался ей чуждым и неуместным, словно она чуть ли не ожидала его. — Я так и думал, что найду вас здесь!
— Я не могла бы поверить, что существует такая красота! — воскликнула она, обернувшись к Торквилу.
— Это же подумал и я, когда впервые увидел вас.
На какой-то миг она восприняла как нечто естественное, само собой разумеющееся такой комплимент и даже забыла, что в последние дни избегала Торквила, чтобы не оставаться с ним наедине.
А он между тем очень тихо произнес:
— Вы знаете, Пепита, я люблю вас!
Глубина и проникновенность его голоса, искренность, с которой он говорил, словно загипнотизировали ее.
Но какая-то сила заставила ее вернуться к реальности.
— Нет… нет… вы не должны говорить… подобного! — испуганно вскрикнула она.
— Почему же? Ведь это правда, что я люблю вас и нет в моей жизни большего желания, чем жениться на вас!
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых читался страх.
— Вы… сумасшедший?
— Да, — ответил он, — настолько сумасшедший, что не могу больше продолжать подобные отношения между нами.
Он крепко обнял ее, и, прежде чем она успела воспротивиться, прежде чем смогла высвободить руки, чтобы защититься, его губы прильнули к ее губам.
В первую секунду она была слишком ошеломлена, дабы хоть чуть-чуть отстраниться, а когда попыталась, — было слишком поздно.
Его губы были властными и горячими, и у нее промелькнула мысль, что она непременно должна освободиться от него, но вдруг поняла, что не желает этого.
Нечто незнакомое и удивительно прекрасное вдруг возникло в груди и коснулось губ.
А когда его поцелуи стали более жаркими и требовательными, ей показалось, будто лунный свет пронизал все ее тело, и прелесть этого ощущения пробудила в ней чувство, которого она не знала прежде.
Чувство это было столь поразительным, великолепным и нереальным, что воспринималось как часть волшебства, являвшегося лишь во сне.
Может быть, она спит?
Но нет, он целует ее наяву — наверное, потому, что боится потерять ее…
Вновь завороженная магией, которая не давала возможности думать, она могла лишь ощущать, как лунный свет струится сквозь нее, погружая в неописуемый экстаз.
Она могла лишь отдаваться этому чуду.
Наконец, переполненная восторгом, охватившим обоих так, что чуть не задушил их, Пепита уткнулась лицом в шею Торквила.
— Я люблю тебя! — молвил он прерывающимся голосом. — Боже, как я люблю тебя!
Она не ответила — у нее просто не было слов.
Он бережно приподнял ее подбородок.
— Скажи, что ты чувствуешь ко мне, — произнес он, глядя в ее прекрасные, чуть испуганные глаза.
— Я… люблю тебя… тоже, — прошептала она, — но… я не знала, что любовь — такая.
— Какая, моя милая?
— Такая удивительная… Мне кажется, будто я не хожу по земле, а плаваю среди… звезд.
— Я тоже ощущаю это, — признался он. — Моя любимая, ты сделала для меня очень трудными эти последние несколько дней. Я понял, ты пыталась избегать меня, в то время как я хотел, чтобы мы сказали друг другу о нашей любви.
— Это как раз то… чего мы… не должны делать.
— Почему?
Она вздохнула так, словно вздох этот вырвался из самых глубин ее существа.
— Ты… знаешь почему.
— Единственное, что я знаю, — заявил он, — это то, что я не могу без тебя, и поскольку я знаю, что и ты любишь меня, моя прекрасная, все остальное не имеет значения.
Употребив нечеловеческие усилия, Пепита чуть отдалилась от него, хотя его руки все еще обнимали ее.
— Выслушай меня… пожалуйста… ты должен выслушать меня.
— Я слушаю, но ты знаешь, все, чего я хочу, — это целовать тебя.
Она уперлась обеими руками в его грудь, чтобы помешать ему сделать это.
— Дети… я должна… думать о… детях! — запинаясь, промолвила она.
Торквил молчал, и она продолжала:
— Ты знаешь, если герцог поймет, что мы чувствуем друг к другу, он отошлет меня отсюда… а я не могу оставить здесь детей без какой-либо… защиты.
— Защиты детей? — удивился Торквил. — Ты что, в самом деле боишься герцогини?
— Она ненавидит их! — воскликнула Пепита. — Она пытается настроить герцога… против них, несмотря на то что пока… ей это не удается.
— Но он любит их и не допустит, чтобы им кто-нибудь навредил.
— Ты знаешь, что я не могу… оставить их.
— Но ты не можешь оставить здесь всю свою жизнь, — рассердился Торквил, — и терпеть обращение к себе как к отверженной, выслушивать невероятные грубости от этой проклятой женщины!
Он говорил резко, и это было так необычно для него, что Пепита невольно улыбнулась.
— Сейчас… ожидается, — сказала она немного неуверенно, — сглаживание ваших прежних распрей с Мак-Донаванами.
— Если они все такие, как герцогиня, я бы искоренил весь их клан, будь это в моих силах! Он вновь привлек ее к себе.
— Никакие Мак-Донаваны или кто-либо еще не смогут помешать нам быть вместе.
Он хотел поцеловать ее, но Пепита отвернула свое лицо, так что губы его встретили ее щеку.
— Я думаю… не только о детях, но также и о тебе.
— Обо мне? — опешил он. — Каким образом?
Ты — Мак-Нэирн, и я знаю, герцог любит тебя и относится к тебе как к сыну. Он изгнал родного сына за то, что он женился на моей сестре. Что же тогда он сделает с тобой, если узнает, что ты любишь меня?
— Он — не мой отец.
— Но он — твой вождь, — напомнила Пепита, — и ты знаешь так же хорошо, как и я, что, хотя ты не зависишь от него, твои земли граничат с его землями, и ты — Мак-Нэирн, член клана.
— Я не боюсь его, единственное, что имеет для меня значение, — это ты. Ты наполняешь всю мою жизнь, и я не могу думать ни о чем, кроме тебя и твоей красоты.
Пепита тяжело вздохнула.
— Пожалуйста… пожалуйста, будь… разумен, — умоляла она, — ради себя и ради меня!
— А что ты имеешь в виду под» разумностью «?
— Я думаю, было бы лучше, если б ты удалился на какое-то время, чтобы мы успели забыть то, что случилось сегодня.
Он сжал ее в объятиях.
— Ты забудешь?
— Это… другое дело.
— Почему это — другое дело?
Она хотела спрятать свое лицо у него на груди, но он опять повернул его к себе.
— Ответь мне искренне, ты сможешь забыть мою любовь и то, что я целовал тебя?
Она опустила глаза, не в силах произнести хоть слово.
И вновь их губы слились, и он целовал ее так страстно, с такой одержимостью, что она ощутила себя частью его, перестав быть собой.
Ее мягкие и податливые губы говорили о преданности и доверии ему, и его поцелуи тоже стали более нежными и ласковыми, и она не могла сопротивляться его немой мольбе.
