— Конечно, Мэг рассказала мне. В день, когда я родилась, за окном пели соловьи. Моя измученная после родов матушка, услышав их трели, попросила открыть окно и долго слушала. На следующий вечер соловьи опять пели, и так в течение нескольких вечеров. Хотя обычно в Литтл-Хаусе было тихо, и соловьи редко баловали нас. Но не в тот сентябрь. И матушка, сказала, что соловьи радуются моему рождению. Поэтому я и стала Найтингейл.
— А у меня самое обычное имя — Виолетта. Никакой романтики. Хотя, конечно же, оно лучше, чем твое имя, Сибил. А я слышала, как мисс Уилоуби зовет тебя Роби, — обратилась она опять ко мне. — Это же мальчишеское имя. Как ты можешь терпеть его?!
— Но мне нравится. Когда-то давно я болела лишаем, и меня остригли наголо. На меня все глазели и мне было стыдно. Чтобы отвлечь меня от насмешек, Мэг придумала игру в Робин Гуда. Мы смастерили лук и стрелы, и я часами стреляла по мишеням в саду. А еще устраивала разные приключения, спасая обездоленных. Правда, ими всегда оказывались Мэг и мисс Элли, так как других друзей у меня не было… С тех пор меня так и звали — Роби.
Мы пробыли в Оурунсби больше часа. Когда настало время уходить, мы вместе придумали, что Сибил скажет Пешенсам о митрополитах и архиепископе Кентерберийском, а также о захватывающем чтении религиозных книг. По дороге к ее дому я заметила, что в ней уже не чувствовалось боязни, хотя она и волновалась. У ворот я сказала ей на прощание:
— Видишь, я же говорила, что будет все замечательно. И Летти… — тут мы обе улыбнулись, — оказалась вовсе не такой уж капризной, только чуточку самовлюбленной.
— Мне очень повезло, что ты стала моей подругой, — прошептала она.
— А мне повезло, что ты стала моей подругой.
Когда я пришла в Сильвер-Белл, тетя и Финифет уже поджидали меня, и мне пришлось подробно рассказывать и про Равен-Хаус, и про чаепитие. В паузах, которые я делала, чтобы вспомнить детали, Финифет лаконично выражала свое мнение:
— Ах ты, ирод!….Вот ведь хрыч лысый!…
— И никакой он не лысый.
— Да знаю я! Но будь моя воля, он бы точно облысел! Уж тремя волосинками от меня не отделался бы, — и она сердито грозила кулаком вазе с пионами.
Это было в пятницу. А в субботу взбесившиеся кони чуть не задавили Сибил.
Был жаркий день. Пряный аромат цветов наполнял улицу, просачиваясь в дома. Уже с мая месяца, когда зацвела дикая роза, нас повсюду преследовали неугомонные пчелы. Они роились на улице, залетая в дома, садясь на сахарное печенье и увязая в пиалах с вареньем. Первое время мы постоянно размахивали руками, отпугивая пчел, но потом привыкли к их бесконечному жужжанию и не стали обращать внимания.
В тот день миссис Тернер не стала меня задерживать и разрешила уйти вместе со всеми. Мы последними вышли, и увидели, что у дороги все еще стоят, ожидая своей повозки, Грейс и Бил. Каждый день за ними приезжала скрипучая телега, принадлежавшая их отцу. Грейс называла ее "экипажем" и сердилась, когда братья Бредли насмехались над ней. Мы остановились, чтобы попрощаться с ними. Вдруг глаза Грейс расширились, и она указала пальцем куда-то позади нас.
— Это же из замка! — ошеломленно выдохнула она.
Мы все разом обернулись, чтобы посмотреть на то, что так удивило девочку. Далеко в конце переулка ехал крытый экипаж, запряженный парой гнедых лошадей. Они грациозно бежали легкой рысью, звонко чеканя подковами по булыжной мостовой. Такой феномен не часто являлся жителям Гаден-Роуза, народ высыпал на улицу, поглазеть на редкое зрелище. Экипаж уже проехал половину пути до нас, как произошло неожиданное.
Одна из лошадей вдруг резко мотнула головой, и, сбившись, повела в сторону. Кучер окриком и хлыстом выправил ее. Но уже через пару секунд лошадь начала безудержно мотать головой, издавая дикое ржание. Затем в каком-то безумном порыве встав на дыбы, яростно вскинув копыта, и отчаянно, словно испытывая острую боль, заржав, рванула вперед.
Дальше все произошло стремительно и заняло каких-то несколько минут, но мне казалось, что все движения замедлились, и действие растянулось на многие часы.
Две неистовых лошади неудержимо мчались на нас, таща за собой тяжелый экипаж. Одна — остервенело мотая головой. Другая — испуганно тараща выпученные глазищи. И над их головами вставший во весь рост шалый кучер. Рука с хлыстом поднята и откинута назад для замаха. Перекошенный яростный рот, разинутый в отчаянном крике. И напряженная фигура, застывшая в бессильном ожидании неминуемой катастрофы. В моей памяти он недвижим, словно неживая деталь картины. Мой взгляд привлекает тонкая кожа хлыста, трепещущая на ветру. И вдруг хлыст вырывает из стиснутых пальцев сильный порыв ветра. Он со свистом проносится над онемевшими людьми и с глухим стуком падает на камни. И тогда в мозгу что-то щелкает. И я кричу:
— Назад! Назад! Бегите к воротам!….
Я поворачиваюсь. И вижу всего в нескольких шагах спасительные школьные ворота. Я бегу к ним. Но бегу долго, целую вечность. Передо мной мелькает голубое пятно. Это платье Виолетты. Потом в глазах стоят желтые зубы мальчика, длинные и кривые. И у меня в голове неотступная мысль: непременно выбить эти кроличьи зубы. А вот Грейс. Она уже в воротах. Обхватила руками столб и пронзительно визжит. Словно кота за хвост тянут. Я ищу Сибил. Но нигде не вижу ее. Я с ужасом оборачиваюсь. И мой собственный крик оглушает меня. Она стоит на дороге. Темные волосы выбились из ленты, и ветер хлещет их по лицу. Большущие, как блюдца, глаза уставились в никуда. Она слишком напугана! Не понимает!
А лошади уже совсем рядом. Я чувствую, как дрожит земля. Физически ощущаю страх кучера. Вижу, как из окна экипажа торчит что-то белое. Это смерть пришла за Сибил! Нацепила свой жуткий белый балахон. И радуется предстоящей поживе. Нет! Я не знаю — кричу я или слова несутся, словно эти дикие лошади, у меня в голове. Но вокруг неожиданно стало до удушья тихо. Только что-то глухо стучит, сначала неистово, как стук копыт по мостовой, а потом все медленнее и размереннее. И сквозь этот размеренный стук прорезается крик:
— Прочь с дороги, дура! Убира-а-айся….
Зачем кричать? Она не слышит! Не понимает!
И тут я побежала. Точнее, я знала, что побежала. Но тогда мне казалось, я сделала только медленный шаг, потом еще один, и еще. Шаги были тяжелые, неуклюжие. И в самый последний миг, в то мгновение, когда лошади опалили ее своим горячим дыханием, я схватила за темные волосы и рванула так, что боль пронзила мою руку. Тело девочки оторвалось от земли и, словно куль с мукой, шлепнулось недалеко от ворот. Я тоже отлетела и осталась лежать. Ноги уже не повиновались мне. Дыхание сперло. Я издала хриплый стон. И провалилась в забытье.
