— Да, еще два танца. Первый пришлось танцевать с королем.
— Тебе он понравился? — Китти виновато посмотрела на зятя, надеясь, что он не рассердится.
— Мистер Уиттэйкер? — переспросила Элизабет. — Даже не знаю. Он забавен, конечно, но не думаю, что всегда искренен. Склонен к цинизму и, как мне кажется, очень тщеславен. Не знаю даже, почему он выбрал меня. Похоже, ему не хотелось, чтобы выбор был сделан в угоду светской куртуазности. — Китти опять непроизвольно перевела взгляд на Дарси. Его лицо хранило непроницаемое выражение. Элизабет продолжала: — Мы прошли мимо всех, кто приготовился танцевать, и все низко кланялись нам. Некоторые из дам уж очень старались, приседая почти до полу. Будь я не настолько безразлична к таким вещам, возможно, у меня закружилась бы голова от таких развлечений.
— Ас кем ты танцевала последний танец? — Китти интересовали все подробности.
По дороге на бал Элизабет и Фицуильям договорились заключительный танец станцевать вдвоем. Но Элизабет избрали королевой. Мистер Уиттэйкер, как и полагалось королю, любезно выбрал хозяйку дома.
Тут лорд Мисрул объявил:
— О Королева, здесь больше сотни прекрасных господ, для танца себе выбирай одного, настал твой черед.
Многие считали, что их положение или достоинства позволяют им рассчитывать на танец с королевой. Элизабет назвала партнера лорду Мисрулу, который провозгласил:
— Она — Королева и ценит вас всех, Кто с нею станцует, того ждет успех.
Он оглядел зал:
— Как вы приосанились, я догадался, каждый сплясать бы не отказался.
Элизабет поймала невозмутимо безразличный взгляд Дарси. Он сочувственно улыбнулся ей. И лорд Мисрул снова заговорил:
— И тут неуместны имена или звания, Людская молва или к танцам призвание.
Она полагает, он с севера родом, смотрите, он статен, высок и темноволос, а в имени буквы ФД различите.
— Голову ему с плеч! — воскликнул мистер Уиттэйкер.
Но королева сказала свое слово; и они, довольные, вдвоем насладились заключительным танцем Двенадцатой ночи.
После четырех утра гости наконец стали разъезжаться.
— Знаете, Тэдди, леди Инглбур сказала мне, что миссис Дарси кого-то напоминает ей, — обратилась к мужу Эмилия Куртни в темноте своей кареты.
— Полагаю, она имеет в виду леди Джанет. Моя бедная тетя, ведь она потеряла единственную дочь.
— Которая по праву могла со временем стать второй маркизой в семье. Ее смерть помешала осуществлению планов маркизы.
— Как невеликодушно с вашей стороны! Мне бы хотелось, чтобы вы больше сочувствовали маркизе.
— Прошу прощения, любовь моя. Я постараюсь, хотя ваша тетя, кажется, не склонна принимать мое сочувствие, — сказал Куртни. Затем задумчиво добавил: — Но утрата ее милости оказалась подарком судьбы для лорда Брэдфорда, ведь между ним и титулом остался один-единственный ковыляющий дядюшка. Трагедия смерти Джанет может также стать неоценимой удачей для вашей новой подруги.
Только оказавшись в карете, Элизабет почувствовала, как она устала. Дарси нащупал в темноте ее руку.
— Ярмарочная королева, я так гордился тобой. Ты несла свой титул с юмором и изяществом.
— Благодарю вас, сэр.
— Это я благодарю тебя.
— За что?
— За то, что выбрала меня. Снова.
— Я боялась, что это может оказаться ужасной ошибкой. Все, кажется, нашли мое решение сентиментальным, но они ужасно ошибаются.
— Я же решил, что ты предпочтешь более благоразумный выбор, лорда Рирдона, например. И заранее уже немного ревновал.
— Лорда Рирдона? Вот как! Неужели тебе не все; равно?
— Нет, я не возражал бы против такого специфического момента твоей славы. — Он замолчал, потом спросил совсем о другом: — Ты разговаривала с мистером и миссис Фоксуэллами?
— Я видела жену, но мельком. Я танцевала с мистером Фоксуэллом.
— И как ты нашла его?
— Очень милым. Мое знакомство с ним было весьма коротким, поэтому мне сложно судить о нем. Почему ты спрашиваешь?
— Мне показалось, он был несколько не в своей тарелке. Я спросил его жену, здоров ли он. Она горячо заверила меня, что мне нет нужды беспокоиться о его здоровье и с ним ничего не сделается.
— Как странно.
— Действительно странно.
Миссис Куртни внимательно наблюдала за лицом Элизабет, когда вводила в дом леди Инглбур, и действительно, Элизабет была поражена увиденным. В холле свет буквально брызгал в глаза с двух огромных, напоенных солнцем полотен с морскими пейзажами. Над верхней площадкой лестницы висела огромная картина, изображающая необыкновенный лес, который, казалось, был вполне реальным, с его глубокими фиолетовыми тенями. Гостиную отличала изящная простота; обстановка была самая лучшая, но она служила лишь простым фоном для демонстрации современного искусства ее милости.
— Вам интересны мои картины, миссис Дарси? Вы изучали искусство?
— К сожалению, я не отличаюсь способностями в этой области, и, проводя жизнь почти исключительно в Хартфордшире, я не имела возможностей посещать выставки.
— Превосходно! — гаркнула хозяйка дома. — Бессмысленная мазня современной молодой женщины может быть лишь жалкой имитацией искусства, которое умерло годы назад. Или должно было умереть.
— Мне жаль слышать, ваша милость, что многие молодые дамы бесплодно расходуют свою энергию.
Темные глаза Элизабет спокойно встретились с пронизывающим взглядом маркизы.
— Ха! Ха! Идите со мной, — приказала она.
На стене будуара висела странная картина — существо, сотканное почти из одного только света, появлялось из темной пещеры.
— Рождение души, — пробормотала Эмилия.
— Жаль, свет обычно тускнеет и гаснет, — сказала ее тетушка. — Некоторые художники способны видеть за границами простых форм окружающих их предметов. И обладают даром делиться этим видением с нами.
Элизабет говорила мало. И хотя она зачарованно разглядывала картины, выполненные в стиле, о котором она только читала, она чувствовала себя не в праве оценивать их.
Ее поразили два пейзажа, висевшие рядом, похожие и вместе с тем совершенно разные. На миг у нее перехватило дыхание — она увидела изображенный на картинах вид с того самого Дербиширского холма, куда они поднимались с мужем.
— Эти картины изображают одно и то же место в Дербишире, — сказала она. — Но разное освещение и разное время года заставляют воспринимать их как два совершенно разных пейзажа. На одной картине пустошь внушает лишь мрачные мысли, на другой — приводит в восторг своей первозданностью.
