Но разве это что-нибудь значит? Что, если все они поверят, что она пыталась ограбить труп короля, особенно после того, как этот человек представит доказательство? То доказательство, которое все они видели на пальце мертвого короля, пока одевали труп и готовили его к погребению?
Она съежилась. Надо бежать. Как только она освободится и вернется в Монтуа, никто уже не сможет обвинить ее. В ее отряде пятьсот воинов, и если Брайан Стед станет преследовать ее, это повредит только ему самому. А она обратится за помощью прямо к Элеоноре Аквитанской, и Элеонора поймет ее.
Наконец-то Элиза сможет отомстить этому негодяю…
Эта сладкая мечта спасала ее от сжигающей ярости и унижения. Но она оставалась всего лишь мечтой до тех пор, пока не удастся бежать от этого человека.
Будет ужасно, если суд присяжных в Шиноне признает ее виновной, и она понесет суровое наказание прежде, чем кто-нибудь вступится за нее.
Кровь отхлынула от ее лица, как только Элиза поняла, что вновь видит перед собой босые ноги рыцаря. Короткий вскрик вырвался у нее, когда рыцарь склонился и вместе с одеялом подхватил Элизу на руки. Едва взглянув в его глаза, она ощутила тревогу.
— Прости, герцогиня, — произнес он мягче, чем она рассчитывала, — но я тебе не доверяю.
Рыцарь водворил ее на ложе в углу, вдалеке от двери. Несмотря на свою решительность, на этот раз он не был грубым. Элиза подозрительно прищурилась и проследила, как он возвращается к скамье и садится на нее лицом к очагу.
Он совсем не так прост, решила она, несмотря на внешнюю грубость и недостаток учтивых манер, в которых так преуспел Перси, этот Стед не жестокий человек. Если бы она с самого начала поняла, что ее преследует не один из воров, желающих, чтобы свидетельница замолчала навсегда, она повернулась бы к нему и попросила бы его о защите. Если бы она не была так напугана и не отбивалась бы так глупо, он, может, поверил бы ей.
Но все произошло иначе.
Эту ночь она никогда не простит ему. Никогда ничего не забудет. Если бы она не пыталась ударить его кинжалом… или если бы ей это удалось!
Но теперь было уже поздно. Если бы она не принимала поспешных решений, то не оказалась бы сейчас в безвыходном положении. Стоило ей побороть свой гнев и гордость, и она была бы спасена!
Она мельком подумала о Генрихе, своем отце. Было время, когда его считали величайшим воином и королем христианского мира. Он был искусным, дерзким, сильным, правил своими землями так справедливо, что заслужил прозвище «творца закона». Но при всей своей силе он всегда питал слабость к женщинам. Хорошенького личика и пухлой фигурки было достаточно, чтобы привлечь его внимание, лукавая улыбка всегда, пусть и ненадолго, задевала его сердце.
Все, что было нужно ей сейчас, — хоть на короткое время очаровать этого мужчину.
Ей была ни к чему власть над черным сердцем этого рыцаря. Все, чего ей хотелось, — смягчить его, надеяться, что где-то в его душе таятся остатки милосердия и любезности.
Элиза заметила, что рыцарь пристально смотрит на нее, и прикрыла глаза, пытаясь спрятать их острый блеск.
Брайану же показалось, что она наконец-то смирилась, и он воспринял эту новость не без облегчения. После смерти короля ему довелось спать не больше часа, он еле держался на ногах от усталости.
Но в ее съежившейся фигуре было что-то, что заставляло Брайана почувствовать себя виноватым. Она сидела, подобрав под себя ноги, плотно прижав к груди одеяло длинными, тонкими пальцами. Но под этими пальцами он видел высокую округлость ее упругих грудей, нежную, белую шею. Она слегка опустила голову, так что он не разглядел блестящие бирюзовые глаза под густыми медовыми ресницами. Ее волосы, которые теперь почти высохли, падали ей на спину роскошным каскадом, и Брайан не знал, какого они цвета — цвета заката или восхода. В этом оттенке полыхали и медь, и чистейшее золото. Глядя на нее, он представлял себе, каким было бы прикосновение к телу этого золотого потока, вспоминал, каким шелковистым показалось тело этой женщины под его пальцами.
Такой ход мыслей вновь вернул его в те минуты. Он вспомнил, что кожа ее безупречна, оттенка слоновой кости, что ее груди способны ввести в искушение любого мужчину, как сочные, зрелые плоды, благоуханные и аппетитные, украшенные пятнышками цвета розы, покрытой утренней росой. Ее талия была узкой, округлой, как у древней Венеры, переходящей в соблазнительную выпуклость живота, а между длинными, гладкими ногами скрывался роскошный треугольник цвета чистого меда, меди и золота… Ее ноги были созданы для того, чтобы сплетаться с ногами мужчины, эти гладкие и мягкие на ощупь, стройные и сильные ноги.
Даже Гвинет, женщина, с которой он был обручен, не могла сравниться красотой с незнакомкой.
Брайан сделал еще один большой глоток из бутыли, чувствуя, как растекается по его телу жар. Он открыто разглядывал эту женщину, однако она продолжала держать свои глаза опущенными — скрывая что-то, опасаясь или досадуя?
Она в лучшем случае воровка, сухо напомнил себе Брайан, а может быть, блудница или убийца.
Однако он не мог сдержать свои чувства и был вынужден признаться, что не припомнит, чтобы так же желал какую-либо другую женщину. Он был молод, отличался могучим здоровьем, и, каким бы усталым он ни был в этот час, тело воина напоминало ему о том, какими должны быть желания здорового тела, и о слишком долгом воздержании.
Но он сказал правду — он никогда еще не думал о насилии над женщиной, даже над такой коварной, как эта.
Прикрыв глаза, он отпил еще вина. Его ощущения были раздражающими, досадными, мучительными и вместе с тем естественными. Несмотря на то что она могла оказаться воровкой, блудницей, убийцей, он был готов смягчить свой приговор просто ради удовлетворения желания.
Неподвижно свернувшись под одеялом, она выглядела мрачной и гордой. Такая женщина могла бы стать героиней легенды, например, озерной дамой, Джинервой, разрывающейся между двумя возлюбленными, охваченной отчаянием…
Брайан пожал плечами, усмешка тронула его губы. Проклятие, он действительно устал, только усталость могла сыграть с ним такую злую шутку. Он не Бог, не король, даже не член суда. Он не властен даровать жизнь или отнимать ее, кроме как в бою, а бой с этой женщиной уже закончен. Снаружи все еще бушевала гроза, от ударов грома содрогалась вся хижина. Этой ночью им не придется отправляться в путь, и поскольку он, Брайан, превратился в тюремщика, он обязан позаботиться о своей узнице.
Он встал и подошел к ней. Женщина не поднимала головы до тех пор, пока Брайан не протянул ей бутыль. Она подозрительно взглянула на него, как будто сомневаясь в его способности оказать ей хоть малейшую любезность. Оттенок явного недоверия в ее удивительных глазах больно задел Брайана, вызывая прилив и нежности, и нового гнева. Да, он обошелся с ней плохо, грубо, но ведь она бежала из замка! Она заявляла о своей невиновности и оказалась лгуньей! Если она ждала любезности, ей следовало самой вести себя по-другому.
