по голым ногам — пышные юбки задрались во время падения — и с бешеным выражением в глазах рухнул рядом с ней на колени.
Адель, несколько ошеломленная этим взрывом, разгадала, чего он хочет. Для нее не было неожиданностью, когда принц, рывком расстегнув пояс, с силой навалился на нее, грубо раздвинул ей ноги, и его плоть проникла внутрь. Она даже не сопротивлялась этому насилию. Он полагал, что, может быть, только этим сумеет ее унизить, и нарочно причинял ей боль, двигаясь грубо, безжалостно, так, что она едва сдержала слезы, готовые выступить на глазах. Он задыхался, сжимая ее плечи, лицо его было искажено, кривая усмешка мелькала на губах. Адель, отвернув голову, с нетерпением ждала, когда он ее оставит.
Случившееся вовсе не стало для нее кошмаром. Насилие? Боже мой, да ведь у проституток иммунитет к насилию, и как глуп Филипп, полагая, что этим что-то ей докажет! Ясно было только одно: с ним надо кончать. Ей не нужны такие навязчивые любовники… По толчкам, которые стали сильнее и чаще, она поняла, что Филипп скоро закончит; она уже вздохнула с облегчением, и тут дрожь пробежала по его телу, он застонал, содрогаясь, и она с ужасом поняла, что он действительно кончил — но кончил внутри нее!
Невообразимая ярость на миг затуманила ей рассудок. Какой негодяй — он посмел учинить с ней такое! Все тело ее содрогнулось от гнева. Едва он оставил ее, она вырвалась из его объятий и, пользуясь тем, что Филипп еще не пришел в себя, отползла в сторону. Ничего не помня и не соображая, желая в этот миг просто убить его, она схватила первое попавшееся — то была одна из его туфлей — и что было силы ударила принца по лицу.
— Мерзавец! Я убью тебя, если забеременею после твоей выходки!
Острый высокий каблук рассек ему щеку и ранил так глубоко, что все лицо Филиппа в одно мгновение оказалось залито кровью. Если бы удар пришелся чуть ниже, она бы повредила ему сонную артерию. Филипп, ошеломленный тем, что случилось, поднес руку к щеке и смотрел теперь на окровавленную ладонь так удивленно, словно не мог поверить, что такое могло произойти. Адель вскочила на ноги:
— Убирайтесь отсюда! Мне кажется, уже довольно объяснений! Вы сделали все, что могли, и видеть вас я больше не желаю!
Герцог Немурский молча поднялся и некоторое время молча стоял пошатываясь. Их взгляды встретились, и он произнес:
— Ты… ты просто чудовище.
— Убирайтесь! — крикнула она снова. — Нечего вам с чудовищами делать! Вы мне больше не нужны, я получила все, в чем нуждалась.
Я отныне буду делать все, что захочу, и никаких сцен ревности мне больше не надо!
Она убежала в ванную комнату, хлопнув дверью и закрывшись изнутри. Ее еще лихорадило от злости. Она хотела теперь только одного — хоть как-то исправить то, что учинил с ней этот негодяй. Подумать только — она может забеременеть! Она всегда так тщательно следила за тем, чтобы этого не случилось — и вот, пожалуйста, все может быть испорчено этим глупым мальчишкой! Детей она не хотела иметь ни от кого. Адель любила Дезире, но, кроме дочери, ей не нужны были дети. Кроме того, она очень хорошо помнила, какой беспомощной становится женщина, когда ждет ребенка. Нет возможности действовать, нужно всего остерегаться и с тоской ждать, когда живот увеличится и твоя фигура будет изуродована. А Адель хотела быть красивой, дерзкой, бесстрашной — это было нужно ей, чтобы побеждать и создавать свою жизнь. И она ненавидела, да, совершенно искренне ненавидела сейчас Филиппа за то, что он посмел поставить ее блестящее будущее под сомнение!
Когда она, все еще дрожа от гнева, вернулась в спальню, герцога Немурского уже не было. Ковер был слегка заляпан кровью, туфли были разбросаны по комнате. Неприятно пахло сигаретами и вином. Адель подошла к окну и несколько минут молча смотрела в окно. Начиналось утро — свежее, прохладное, росистое. В августе это время суток было самым приятным.
Однако Адель стояла, словно окаменев, нисколько не наслаждаясь вожделенной прохладой. В глазах у нее была холодная пустота.
«Чушь, — подумала она наконец. — Какая чушь».
Эта мысль, вялая, усталая, первой пробилась в ее мозг после того, как Адель успокоилась. Чушью она назвала то, как были прожиты три летних месяца. Что она делала? На что впустую потратила столько времени? На балы в Опере и приемы при дворе? Какая ерунда! «О Господи, — подумала Адель с легким удивлением, — как же я раньше не поняла, что все это мне не нужно?»
Она избрала для себя карьеру куртизанки, таков был ее выбор. Она так уверовала в него, что открыто называла себя проституткой, однако, если поразмыслить, проституткой она почти не была. Адель усмехнулась, постучав костяшками пальцев по окну. С принцами она имела дело бесплатно (ну, с Фердинандом — это еще куда ни шло, а Филипп еще и принес ей неприятности). В сущности, она продалась Лакруа за три тысячи и даром отдалась Морни — вот и вся ее карьера. Пока что было больше слов, чем дела. Прошло уже столько времени, а у нее как не было никакого капитала, так и нет. Это уж не говоря о настоящем, солидном состоянии. Так о чем же она думала? Разве не пора взяться за дело? Разве эта дворцовая мишура, титулы и королевские знаки внимания значат хоть что-нибудь в мире, где все хотят только одного — денег? Деньги и нужно искать.
— Состояние, — машинально прошептала Адель одними губами. — Первое, что я должна сделать, — это создать себе состояние, а уж там будет видно. Я хочу быть богатой. Я буду работать, и от того все забуду.
Она говорила так, но знала, что никогда и ни за что не забудет Эдуарда, сколько бы мужчин у нее ни было и сколько бы она ни работала. Даже деньги были бессильны перед этим. Любовь и ненависть, которые она испытывала к нему, были сильнее алчности. Будь хоть малейшая возможность вернуть его, она бы не задумывалась о деньгах. Но даже при том, что Эдуард для нее был недосягаем, она знала, что в покое его не оставит. Не позволит ему смеяться над ней. И эта глупая девственница, Мари д'Альбон, как бы прелестна она ни была, не получит графа де Монтрея, — по крайней мере, Адель сделает все, чтобы так не случилось.
Хотя бы… хотя бы из любви к справедливости.
